Участковый, говоря современным языком, завис.
Ладно, колдовство: с этими обвинениями он уже свыкся как с собственной фуражкой, но вот Пётр Фёдорович Красильников? Это кто? Вроде бы ему были известны все жители Оторвановки.
- Петька Шалый,- охотно пояснила бабка,- такой "фулюган", такой озорник!
В Оторвановке редко знали фамилии друг друга, пользуясь в обиходе родовыми, с незапамятных времен прилепившимися к отдельным семьям кличками. Но и Шалые участковому не были известны.
В воображении милиционера сразу же предстал шкодливый мальчуган лет десяти, но следующая фраза внесла заметные коррективы в его фантазии.
- Он и на войне был сорванец, отчаюга, а теперь и вовсе с ведьмами спутался и сам ведьмаком стал! Прыгает по крыше, топает калошами, хохочет!
'Ладно, может, кто из армии недавно мобилизовался, да чем-то бабульке не угодил!' - решил участковый.
- А где он живёт? Этот... 'озорник'!
- Так мой сосед! Из 169 дома!
Обитателей 169 дома милиционер знал, потому что недавно делал обход по дворам, проверяя наличие бочек с водой на случай пожара. Муж, жена, дети - семья Харченко, и никого похожего на демобилизовавшегося фронтовика Красильникова. Но сигнал есть сигнал: нужно было реагировать даже на такие вздорные обвинения.
Участковый постучался в двери дома Харченко вечером, когда все домочадцы собрались за ужином.
- Хлеб да соль!
- Едим, да свой,- ответил за всех хозяин дома,- садись, товарищ, с нами вечерять! Чем богаты, тем и рады!
- Спасибо, но я по службе! Вот пришел к вам по заявлению! Петр Фёдорович Красильников здесь проживает?
Заметив, как удивленно вытянулись лица хозяев, участковый обреченно вздохнул, решив, что бабка Маня что-то по старости напутала. Но неожиданно Харченко, настороженно покосившись на жену, заявил:
- Ну?! Есть такой! А какое дело властям до нашего прадеда? Он за калитку уже лет пять нос не высовывал! Глухой как пень, и видит плохо!
- Прадеда? Да он же фронтовик?
- Фронтовик... Ардаган брал!
- Ардаган? Это на какой же войне?
- На русско-турецкой ещё при царях! Ему ведь уже больше ста! Мишка, сбегай, приведи деда: он в летней стряпке табак режет! От ужина отказался, мол, аппетиту нет!
Участковый так и сел, изумленно уставившись на дверь. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем в сенцах застучал костыль и зашаркали чьи-то тяжелые шаги.
Вскоре, держась за руку внучка, в комнате показался самый дряхлый дед, какого только приходилось видеть нашему милиционеру. Высохший до костей, сморщенный, согбенный... в чем только душа держится! А на ногах огромные валенки: чуть ли не больше самого деда, да ещё и с блестящими красными калошами! Как он их только волочил за собой?
- Чего тебе, сынок? - тоненько проблеял слабым голоском старик. - 'Пачпорт' показать? Так я его дел куды-то... сам не помню!
- Да у меня твой паспорт, дед! Успокойся! Что вам-то от старика надо,- это уже заговорила хозяйка дома,- случилось что?
Как не сдерживался участковый, но глядя на этого 'озорника', 'шалуна' и 'фулюгана' не смог сдержать нервного хохота.
- Да вот, ваша соседка - баба Маня говорит, что дедушка ей на крышу прыгает и так калошами топчет, что гвозди вылетают!
Ожидаемого возмущения или смеха почему-то не последовало. Хозяева обменялись мрачными взглядами и тяжело вздохнули.
- Не знаем мы, кто ей на крышу прыгает! - хмуро заявили они. - А дедушка наш даже на нужное ведро сам впрыгнуть не может: под руки держим!
Участковый потом долго смеялся, вспоминая столетнего деда - 'прыгуна', рассказал об этом смешном случае и своим коллегам.
- Совсем они в Оторвановке сбрендили!
Может, забавными историями да анекдотами всё бы и ограничилось, но внезапно этот непрекращающийся шабаш встал поперек горла местному районному начальству, потому что слухи о ведьмовском разгуле в Оторвановке достигли обкома.
- Что это во вверенном вам районе происходит, товарищ Кацюпа? Война с ведьмами, как во времена святой инквизиции! Чем там интересно ваша партийная ячейка занимается, культпросвет и общество 'Знание'? Водку жрут в три горла, вместо того, чтобы население от религиозного мракобесия отвлекать?
Петр Карпович Кацюпа - первый секретарь райкома партии задрожал от страха (времена были суровыми, сталинскими) и помчался в родной Фронск, чтобы в свою очередь довести до инфаркта уже своих подчиненных.
Попотели те от страха, покачиваясь на красной ковровой дорожке (предмет особой гордости Петра Карповича: точно такую же он видел в наркомате в Москве) и дружно выдали: