Брячеслав покраснел, стал оправдываться, что вот-де весь день его сегодня за безделье корят, а как он сам спешит делом заняться… Бус глядел на племянника с тоскливой безнадежностью. Княжич умолк, отвернулся и принялся в смущении щипать пушок над верхней губой. Бус покачал головой.
– Вот ты мне объясни, что ты сейчас делал? – допытывался он, увлекая княжича на пустынный мысок у впадения Серпейки в Нару.
– То есть как это? – удивился княжич. – На потеху глядел.
Бус уселся на полузасыпанное песком бревно, усадил княжича рядом, огляделся вокруг.
– Что-то Олтуха с первосветного солнышка не вижу. Никто бдительным оком не сверлит и в затылок не дышит. Прямо удивительно, – сказал он раздумчиво. – Неспроста это, помяни мое слово, неспроста. А насчет потехи я скажу тебе так: только бездельники могут на потеху глазеть, дельным людям это невместно, времени у них на пустоглядство нету. Вон емец, он глазел?
– А ты? Сам-то что же? Тебя от той потехи было лошадьми не оттащить.
– Тьфу ты, – рассердился Бус. – Не будь ты мне сестрич… Только потому и говорю с тобой, что учить тебя уму-разуму кроме меня некому. Для воеводы это не потеха. Это проверка боевой выучки гридей, понял? Самое что ни на есть воеводское дело. Нашел потеху. А твое княжье дело было дать обоим молодцам по чарке зеленого, да позвать градского к себе в дружину. Оно, положим, старши́на здешняя его не отпустят, самим нужен, но все увидали бы, что ты восхищен и удивлен, и поняли, что устоять против княжьего человека это есть о-го-го что такое, а не хухры-мухры. И вышла бы граду честь, дружине слава, а тебе народная любовь. Такое людьми не забывается.
Княжич сидел в задумчивости, жевал сухую травинку и смотрел в сторону Веселого острова. Бус оглянулся, так и есть, на берегу давешняя красавица мыла что-то в Нарской воде, и юбки ее были на сей раз высоко подоткнуты. Бус вздохнул. Не об том бы думать сейчас племяннику, нет, но – молодой, а девка и в самом деле хороша до слов нет: ногами длинна, плечами полна, шея точеная, кожа – кровь с молоком, а уж грудь под рубахой колышется, так это такая грудь, что, всеблагие боги свидетели, этой грудью бы как тараном ворота градские вышибать. И лицом хороша, с того лица только мед пить.
Княжич выплюнул травинку, усмехнулся невесело.
– Княжье дело… Не смеши. На что мне народная любовь, когда один ты еще и считаешь меня за княжьего восприемника, и не спорь со мной. С чего бы иначе всему двору крутиться возле княгини молодой, змеи полянской киевской, и пятки ей, змее, лизать?
Бусу стало стыдно. Выходит, не княжич, а сам он, старый лешак, на девку пялил бесстыжие глаза, княжич же думал думы своевременные.
– По всем вековечным родовым законам восприемник княжеству ты, твердо сказал он. – Не нами заведено, не на нас и кончится.
– Ой ли? – снова усмехнулся княжич. – Змея полянская ищет княжения для сына своего, всечасно в уши супружеские скребется: в иноземных-де краях власть от отца к сыну переходит, и в Киеве-де такое уже в обычае, а старшим-де в роду в это дело семейное встревать невместно.
– Но сам-то князь-батюшка власть получил после деда твоего как старший в роду. Что ж он ее отцу твоему не уступил, если от отца к сыну?
– Когда это было! Тому уж сорок годков, все давно быльем поросло. Дернула нелегкая его, старика, жениться на молодой. Она и раньше-то вертела им, как хотела. А теперь, когда свалила его Морана ударом и обездвижила, совсем сделалась в Дедославле полновластная хозяйка. Кого хочет, того лишь и допускает перед княжьи очи, а кого не захочет, так и не пустит, будь ты хоть ближний воевода или наследник княжьей власти. Получи из уст ее приказание и убирайся исполнять, не рассуждая, а откуда кому знать, отдавал князь тот приказ, или сама она все придумала? Вот погоди, вернемся, а на престоле дядюшка мой малолетний в пеленки гадит. Попробуй спихни его оттуда, когда все вокруг против тебя, и дружина старшая боярская против, и варяги, и торговые мужики.
Бус молчал. Что сказать, как утешить племянника, если это есть чистая правда, да и та не вся? Варягам малолетка на престоле – вольная воля, бояра́м с торговыми мужиками родовые законы костью поперек горла. А для полноты этой самой правды следовало вспомнить и о Кие, князе полянском Киевском. Э-эх, жизнь наша… а племянник смотрел с надеждой, молил глазами: ну, скажи, скажи что-нибудь, опровергни, и Бус сказал, стараясь, чтобы голос звучал решительно и твердо:
– Старшая дружина! Одно название в них и есть от слова бой. Подумаешь, бояры́! Что они могут, кроме как красоваться в стольном граде на красивых на покупных лошадях, да на княжьих советах с умным видом брагу хлестать, пока мои парни, по земле мотаясь, мечами звенят? Если хочешь знать, любой гридя из моей дружины тех лучших бояро́в стоит двух, а то и трех. Уж мои-то коней себе добывают в бою, а не за деньги покупают, тьфу! Варяги – да, воины, а бояры́ эти, тьфу, тьфу и тьфу на них, вот и все.