Громко и со злобным присвистом зашуршала опавшая листва под властными шагами. Хранильники согнулись в поясном поклоне: Облакогонитель. Трепещут согбенные спины, лютой яростью горят глаза Бобича, ясны ему мысли согбенных, неудачи его перехихикивают, сволочи.
А неудач хватает, одна за другой. Будто полоса такая в жизни пошла. Колдун скрипит, что валить-де не на кого, и сторожу-де сам ты собирал для полюдье следить. Да, собирал! Молодец к молодцу, парни ражие, могутные, чтобы они с полуведра браги до одури упились, да кто тому поверит, кроме дурака-Колдуна? Не только имя его – Колдун – от слова колода, но и голова его тупа как колода та дубовая. Чуял, носом чуял Бобич возле всех своих неудач Потворин мерзкий дух старушечий. Но как умудрилась? Старая, рыхлая, ей ли угнаться за сторожей молодецкою, да и не вернуться бы ей обратно за такой за короткий срок даже и лисою обернувшись. Через две-то переправы. Может, летает? С нее, со стервы, станется.
Дальше вспоминалось такое, что впору завыть волком зимним голодным, задним-то умом все мы крепки. Теперь было ясней ясного, что пришла Потвора на площадь неспроста, всенародно кобениться пришла, и даже на воробьев тех пялилась с умыслом. Воробей, однако же, птица вздорная, с ним особо не повыкобениваешься, с ним бы ладно, пусть бы. Но когда ворон к ней, к колченогой явился, когда пошла у нее Великая Кобь, что ж он, Бобич дурак-дураком стоял и пялился и дивился бессмысленно, что ж вовремя не пресек? Хоть бы за оплечье, за знаки верховного волхва обгаженные не было бы так обидно, уж лучше бы в рожу нагадила, дрянь черноперая, чем на громовые-то знаки.
Облакогонитель замотал головой, скрипнул зубами – встречный хранильник шарахнулся в сторону, как заяц перед гончей. А Бобич даже и не заметил, так жгли и язвили его богини мести Кара с Желею, догрызали злобною памятью. Ах, как скалозубились волхвы-сопогостнички, ах, как услаждались его беспримерным посрамлением. Глупцы! Разве Бобича осрамила болотная ведьма? Нет. Весь Погост с ними, глупцами вместе. А какие надежды возлагал Бобич на это полюдье, какие ему мечтались мечты!
О болезни князя-батюшки узнал Облакогонитель еще летом от заезжего торгового мужика, ибо, не в пример иным прочим, он торговых жаловал, не брезговал и лично поить в чаянии новостей. Новость, да вовремя узнанная, дорогого стоит. Много порассказал ему во хмелю заезжий гость о столичных делах. Вести все горячие, важные, тайные. Мнилось, что придет полюдье, выкажет он себя перед слами княжескими лицом мудрым и проницательным, порядки новые одобряющим, выгоду княгини принимающим, да и свою не упускающим. Глядишь, и станет сам нужным княгининым человеком в здешних в низовских краях. Но кому ты нужен, если тебя любая завалящая ведьма в грязь рожей походя тычет? И не объяснить тому же тиуну, что Потвора эта самая вовсе не любая и не завалящая, отнюдь! Погост Новый до его, Бобича на нем появления чихнуть в ее сторону остерегался.
Хихикают сопогостнички, изгиляются, не бывать-де Бобичу после такого срама Колдуном, не поддержит его столица против О́бережника, да и поделом-де, заносчив и хват, а сам-де неук и волхв не природный. А ну-ка, пускай назовут, кто на Погосте волховальную хитрость от предков получил? О́бережник, Кузнец, а дальше, ну, ну? То-то. В высшем волхебстве сами ни уха, ни рыла. Эх, узнать бы, кто накапал тиуну про его, Бобича посрамление. Успели, сволочи.
Сбоку в кустах что-то зашуршало, завозилось резко. Лиса. Ах ты, паскуда! Бобич даже затрясся от ярости, а посох его не только в лису не попал, но скользнул в куст, поминай его как звали, пропал. И нашел его Бобич от места того в несуразном далеке, внизу под косогором, отчаялся уже найти, повернул назад, а он лежит-себе на видном месте, каково? Очень Бобич лис не жаловал, и не было ему подарка лисьей шкуры дороже. А как собирался говорить с Потворою, обязательно надевал на себя лисьи меха. С намеком. Или хотя бы хвост лисий в руках вертел и тем хвостом в рожу ее противную чуть ли не тыкал.