– Не торопись, поспеешь.
– А я тороплюсь? – вскинулась Леля. – Что это ты на меня?
– Да нет, я так. Дело делаем опасное, вот почему.
– Я не знаю? Глупая я? – Леля крутанула подолом независимо и вышла за дверь.
Потвора хотела ей крикнуть, чтобы шла к Мешалке-ручью, гудели-де трубы овражные, но махнула рукой и рассмеялась. Что это она, в самом деле, лишнее это, пора привыкать, подросла внучка.
Потвора прибралась, вымыла пол, обмылки вылила от дому подальше, в ручей, дела эти кончать надо было до подъезда дровосеков, дел было много, и дела все опасные, и потому тщательные.
Хоть и медленно поспешала волхва, а успела-таки встретить обоз при въезде на капище, чтобы путь указать к дровосечищу. Но было это опять делом лишним: переднею волокушею правил Тумаш, а рядом с ним весело шагала Леля. Лицо у Лели раскраснелось, глаза блестели, и тех глаз она не сводила с Тумаша, так и есть, взрослеет внучка, взрослеет.
Тумаш бросил вожжи Радуше, подошел к Потворе, поклонился степенно и сказал, краснея лицом, что направила-де старши́на родовая во главе дровосечной ватаги его, Тумаша, честь ему оказавши по дяде. Что привез он ей, великой волхве, дрова по разумению своему, пусть-де посмотрит, годны ли ей, великой волхве, те дровишки.
Дрова были отменные, березовые, и в огне те дрова легки, и в топке жарки. На взгляд, саженей с десять, не меньше. Не только Тумаш, все ватажные следили, дыханье затаив, как шла Потвора неспешно вдоль волокуш.
Потвора сказала:
– Хороши дрова, благодарствую.
Ватажные заулыбались, загалдели. Леля, засчастливясь лицом, кинулась бабушке на шею, а Тумаш, с облегчением крутя ус, уже пятился перед обозом, показывал, куда заворачивать волокуши. Парни, девицы с гомоном тащили топоры, колотушки дровокольные вязовые, рубленные клином дубовые шпыни. Ватага распалась на малые ватажки, в каждой оказался свой заводила. Девицы повели лошадей к коновязи. Парни быстро растащили бревна на равные кучи, прилаживались, чтобы способнее взяться за дело. Заводилы, да и прочие тоже, ревниво поглядывали друг на друга. Отставать не хотелось никому.
От других ватажек уже доносился стук топоров, буханье дровоколок, а Тумаш со своими все вертел бревна, прилаживая их комлями в подвес на припасенных подкладных бревнышках. Леля раздумывала, как бы устроить так, чтобы прибиться к этой ватажке, уж очень хотелось, но тут подошли Рада с Малушею, охнуть не успела, все клинья тут же и разобрали. Леля казнилась, упустила случай, надо бы схватить какой вовремя.
Парни разложили бревна ровным рядом, одно в двух шагах от другого. Тумаш шагнул через первое, чтобы оказался комель меж ногами, поплевал на руки, ухватил за длинную рукоять топор и весело подмигнул Леле.
– Ну, что, начали?
С хрустом врубился колун в березовый комель, на пол-лезвия врезался в древесную мякоть. Парни принялись дружно колотить колотушками, вколачивать колун в бревно. Рада подсунулась со шпынем, парни колотили теперь по нему, в дереве обозначилась длинная трещина, чем глубже забивался шпынь, тем шире расходилась та трещина, отделяя от ствола плаху.
Тумаш высвобождал колун, прицеливался, намечая место следующего удара. Бревно щепилось, плахи топорщились меж клиньями, как ложки в пальцах умелого плясуна на развеселой братчине. Работала ватажка дружно, смотреть на них было одно удовольствие, Леля и смотрела, завидуя Раде с Малушею. Вон как перешучиваются они с парнями, и все цепляются к Тумашу. И Радка цепляется, и Малуша эта самая цепляется тоже.
В первое бревно вогнали пяток шпыней, и парни с девушками погнали те шпыни по дереву.
– Живее, живее, – погонял Тумаш. – Вон, соседи уж вторую колоду колют.
– А сам чего ждешь? – вопила развеселая Малуша. – Или никогда никаким-таким колодам два раза подряд шпыня не вставлял? Умаялся с первого раза, и дух из тебя вон?
Друзья хохотали, держась за животы, за бока, и от того хохота складывались пополам. Тумаш шагнул спиною вперед ко второму бревну, шагнул не глядя, повернулся резко и замер, будто споткнувшись: сделай он еще хоть полшажочка, сбил бы Лелю с ног, как бита городошная.
Увидав его перед собою так близко, вскрикнула Леля от неожиданности, зажала рот обеими руками, а он засмеялся, что-де ты, птичка-синичка, крошка хлебная, перед пастью волчьей прыгаешь? Вот-де съем тебя!
Схватил Тумаш Лелю за бока, вскинул к самому лицу, щелкнул зубами и отставил в сторону, чтобы пройти не мешала. Шагнул, да и замешкался вдруг, остановился, обернулся и оглядел Лелю с ног до головы странным до жути взглядом. Сердце у Лели бухнуло и провалилось куда-то вниз, а рот как был зажат руками, так зажатым и остался