Из тех Махониных туманных речей, как будто бы, выходило, что ярится воевода на необоримое боярское воровство. Тащат-де они из общинного из градского имущества все, что плохо лежит, а что лежит хорошо, то тоже тащат.
Устройство вятических градов известное. Окружают их стены с башнями, из коих важнейшая, называемая вежей, вдается на три четверти внутрь града. Сам град делится на два двора высоченными складами всяческой в граде и слободах изготавливаемой и в оные склады складываемой готовизны – мягкой рухляди, копченостей, зерна, кореньев и прочими всяческими припасами, коей готовизной от имени всего родового общества град торгует с наезжающими купцами. Ни по высоте, ни по прочности складские стены внешним градским стенам ничуть не уступают, и на крыше оных, как и на боевых градских стенах, устроена боевая площадка-заборало с защитой для стрелков, хитроумными камнеметами и котлами для растопленной смолы. В жизни всяко бывает. Ворвется супостат в первый, в жилой двор, а во второй, в главный, в Перунов двор ходу ему нет. Проход между складами и стеною градскою узкий, в том проходе выкопана глубокая тюремная яма-узилище. Со стороны Перунова двора яма та доходит до самой до стены до вежевой. Стена та ямы тюремной шире вдвое, так что нависает башня не только над узилищем, но и над складами. Проход меж складами и вежей еще уже ямы. В обычное время яма накрыта прочным помостом, а как возникнет в том нужда, то помост этот со складов воротом поднимают и, как затычкою, тем помостом проход меж складом и вежею затыкают, для чего привязана к краю помоста пеньковая в руку толщиной веревка. Так вот эту самую вервь какой-то сквернавец, срезав, унес.
Однако же мордобой, по Облакогонителеву мудрому рассуждению, даже и воспитательного значения иметь не мог, потому что цена той верви уж конечно была много выше разбитого рыла. А искать веревочку смысла не было никакого, и так ясно, что уплыла она с полюдьем. Кто и что на нее выменял, поди теперь, узнай. Воевода же смириться с такою наглой пропажей никак не мог, бесился от бессилия и хлестал по мордасам всех, кто под руку подвернется.
– Ты, небось, и спер, – сказал Бобич Махоне. – Знаю тебя. И неча мне рожи корчить.
Облакогонитель ухватил воеводу за рубаху, поволок прочь, как тот ни вырывался в желании еще хоть бы разочек пощупать привратничкам рыла. А Махоня тащился следом на безопасном расстоянии и стонал, канючил, дергаясь, что-де оболган, и напраслина на него, невинного, взведена и взвалена.
– Изыди, – рыкнул Облакогонитель, удивившись невнимательно, как же так? У всех прочих рожи биты, даже и у Осляби нос в крови, а этот цел и злобою начальственной явно обделен. – Идем, идем, – теребил он Радимира, – Леший с ними, после разберешься, дело есть важное и тайное. Пошли на вежу, чтобы лишних длинных ушей возле нас не было бы.
Под ногами гулко бухал помост узилища.
– Яма-то, небось, пуста? – спросил Облакогонитель.
– Пуста, – угрюмо буркнул воевода.
– Посади их туда, – назидательно изрек Бобич. – Дабы у них над головою вот так-то сапожищами бухали.
– Кого? – остервенился воевода. – Знать бы, кого сажать. Да если и узнаешь, попробуй-ка сунуть в яму кого-нибудь из своих для родовой старши́ны. Тотчас сбегутся сороднички орать и вече созывать: на кого-де ногу задираешь? Не по кобыле-де брык, у старшин-де спросился ли? Кто я такой есть, задрипанный понизовский родовой воеводишка?.. Роду служить – ни чести, ни корысти. Даже добычу боевую обдирают до самого пустяшного засапозжного ножа. А Дедославль далеко, да и не свой я для князя человек, не бывать мне в княжьем доверии. Я для князя воевода родовой, смутьян и самомышленец. И не объяснить никому, что вовсе мне не в радость, что каждый родовой голодранец волен рассуждать, что мне, воеводе, делать вместно, а что невместно… Эй, вы! – заорал он бояра́м. – Чтобы сей же миг привязать вервие. А уж коли снова пропадет, в чью сторожу обнаружу, тех и обдеру кнутом до костей. На сородничков не надейтесь. Пусть со мной потом вече за превышение власти что хочет делает, хоть бы и, с воевод сняв, самого в яму сажает, но уж обдеру со всей лютостью, потешусь!
Собеседники прошли узким проходом меж стеной и вежей, огибая башню, свернули направо, обошли кругом воеводский дом и, наконец, поднялись на высокое крыльцо вежи.
В первом ярусе в трапезной палате градские бабы мыли полы. Распоряжалась бабами Малуша. Воевода хмуро посмотрел на дочь, на баб, и, не зная, к чему прицепиться, заорал злобно: