– Что у вас за дело, мужики, – сказал воевода, – говорите живее, мне медь в град везти.
– Об ней и речь. Лихо ты, молодец, будут какие неприятности со столицей – только свистни. Ты вот что, ты бы уступил той меди рублей с пяток. Нам тоже на котлы, за нами не пропадет, мы отслужим.
Воевода подумал, велел кликнуть Бажена с Дедятою.
– Вот соседи пять рублей меди просят, – сказал он. – Может, дадим? Они люди хорошие, честные…
Вечевой огладил усы, переглянулся с Дедятой понимающе.
– Хоть и самим нужна позарез, однако дадим.
Муромские заулыбались.
– А вы нам место не отведете ли на Москве реке под новые выселки? Народу стало много.
– Отчего ж не отвести? – сказал Зуша. – Если бы где ближе, так нету, а Москва река чуть не вся пуста и дика, и деревами неохватными заросла, так что и в ясный день солнечный берега ее сумрачны. Недаром же и имя ей по-нашему "Москва", а по-вашему, по-славянски – "темная вода". Есть там чудесное место, как вы, славяне, и любите, высокий крепкий мыс при впадении в реку Москву речки Неглинной. Селите свою молодежь, мы вам и с подсекой поможем.
– Вот и ладно, вот и договорились, – обрадовался Бажен. – Ты, воевода, меди им дай, после сочтемся, шкур тебе подбросим сверх положенного, или еще чего.
К Радимиру сквозь толпу ловко протиснулась Малуша, ухватила отца за рукав и, набравши полную грудь воздуха, завопила с нестерпимой визгливостью:
– Батя! Дело твое спешное секретное я исполнила, как велено, и надобно бы тебе тотчас быть домой, потому как…
– Что орешь на все торжище, – злобно зашипел Радимир и вдруг споткнулся на полуслове, наткнувшись на острый и напряженный взгляд купца.
5
Заяц поднял голову, повел ушами и, сорвавшись с места, в два прыжка исчез в кустах. Гриди насторожились, приподнялись на локтях и прислушались. Нет, все тихо, ни голосов, ни скрипа уключин, и река пуста. Ах, заяц, сквернавец ты эдакий, зря переполошил.
В лесу надрывались в оре птицы. Солнышко припекало совсем по-летнему. Гриди переглянулись и снова улеглись на молодую травку. Старший продолжил ленивый разговор.
– Слышь, Буслай, я просто удивляюсь. Ну и сидит в граде купец, нам-то что? Еще лучше. Собирать никого не надо, все сами уже давно сбежались для торгов. Бухнул в било – вот тебе и вече.
– Князю видней, – ответил Буслай рассудительно. – Князь хочет тайно, да и Бус предупреждал.
– Какая в таком деле может быть тайна? – сказал старший с досадой. – Сами-то понизовские должны знать, что их в дружину зовут, или нет? А купчишку можно так шугануть, что он и рта открыть не посмеет. Сидим в чащобе лешаки-лешаками, ни тебе мечом постучать, ни бабу примять.
– Бабу бы да, хорошо бы, – оживился Буслай. – Девки, доложу я тебе, тут в Понизовье красавицы, и полная им дана по этой самой части воля. Приглянулась мне тут одна, слышь, Мужко, в полюдье. Ох, и наигрались ночью всласть, натешились! И такая вышла штука, что довелось мне с тою девкой через священный Живого Огня костер прыгать.
– Неужто нетронутой оказалась? Это понизовская-то девка?
– Чтоб мне провалиться на этом самом месте под землю в царство Кощное, если вру! Папа у нее здешний воевода, вот и блюл дочку со всей свирепостью.
– В чаянии породниться с кем-то в Дедославле?
– А хотя бы. Как кончили мы с нею миловаться, нам бы к кострам идти, а у меня на руках кровь, да и у нее там кровяные следочки и на юбке пятнышки. Вот и пришлось одной рукой кровь замывать, другой Живой Огонь вытирать, трудиться, чтобы тропочку новую, в девочке проторенную, от нечисти запечатывать. Девочка у меня совсем сомлела, даже идти не может, куда уж ей прыгать через костер? Вытер я, значит, Живой Огонь, разжег костер, схватил девчонку на руки и ну через огонь скакать, да не один раз, а туда – обратно, туда – обратно, для верности. Чтобы ни одна проклятущая мара моей лапушке внутрь по мною проложенной тропочке не пробралась бы.
– Это после тебя-то, после оглобли, тропочка? – расхохотался Мужко. – Ну, насмешил! Там теперь, небось, дорога прямоезжая широченная разворочена, хоть на возу езжай.
Буслай насторожился, приподнялся на локтях:
– Эй, погоди роготать, слышишь, как сорока стрекочет? Пойди, глянь, что там такое.
– Зачем? Над нашими, небось, и стрекочет.
– Сказанул! Где наши, а где сорока?
– Ну, стало быть, медведь. Стоп… Вон он, купец.
Из-за речного поворота медленно выдвигалась большая тяжело груженая лодья. Гриди подползли к самому обрыву и затаились.
Лодья плыла под берегом. Работники лениво помахивали веслами, что ж надрываться, коли Нара сама несет? Купец пристроился возле мачты, голый по пояс, глаза закрыты, сомлел на солнышке. У Мужко хищно зашевелились усы.