Из бани подошел распаренный Брячеслав со своими молодцами.
– Ну и что? Кто таковы? – спросил он воеводу.
– У которых рожи разобрать можно, так те мне не известные. А за других как тебе сказать? Хоть бы вот за этого, или вон за того, у которого и вовсе башка всмятку.
– Буслаева работа, сказал Брячеслав с досадою. – Лупит телепнями… Разглядеть человека невозможно.
– Жалко, купец уехал, – продолжал Радимир. – Он мужик бывалый, глядишь, и опознал бы кого. А так – и присоветовать что, не знаю. Разве что у Потворы погадать…
Брячеслав вскинул на воеводу глаза: не издевается ли? Нет, смотрел воевода, вроде бы, без усмешки. Княжич зевнул, потер глаза.
– Ладно, – сказал он. – Притомились мы. В вежу пойдем. Спать.
– А поесть? Есть, что ли, не будете?
– Нет, что-то не хочется. Утром покормишь, – княжич снова зевнул и вытер рукавом мокрое лицо. – А квас у тебя и в самом деле хорош. В нос крепко шибает.
Брячеслав пошагал к веже. Следом за ним потянулись и дружиннички. А Радимир повернулся к Ослябе и процедил сквозь зубы:
– Ты почему здесь? Я тебе где велел быть? Ворота закрыты?
Ослябя тут же и исчез. Другие зеваки тоже попятились расходиться. Радимир кликнул конюхов.
– Мертвых раздеть, одежу сдать ключнику, башки оторву, знаю я вас, смотрите у меня, завтра лично проверю. Трупы сложите на волокушу, отвезете поутру подалее от града и там захороните. Яму выройте в два роста, чтобы зверь никакой не раскопал. Только навьев нам в волости не хватало. И неча мне рожи корчить, возьмете с собою поболе народу, вот и не перетрудите свои нежные белые ручки. Пускай Махоня это дело и устроит. Где Махоня, проныр хитрозадый? Только что тут ошивался, кривая скотина, я сам видел!
Махони, однако же, у дуба уже не было, сидел он со товарищи в навратной башне, где всем обществом обсуждалось превеликой загадочности дело – воеводское поручение насчет рыжей лисьей шкуры, и совсем уж несуразную той шкуры цену. Гривну серебра обещал воевода за нее не пожалеть и клялся о том на мече.
Мужики совсем уже было сошлись на мысли, что тронулся воевода умом по причине медвежьей болезни: так напугал его, видимо, князь-батюшка воротным грохотом, что чуть ли не безвылазно сидит он в сортире, открылся у него жуткий понос, то и дело прикладывается к склянке с какой-то дрянью. Что до лисы, сами посудите, добрые люди, на кой леший полезет лисица в град?
Махоня в ту боярскую беседу врезался с ходу и так это дело ловко повернул, что мужики рты разинули от изумления.
– Что значит, не полезет? – сказал он, подмигивая и дергаясь. – А ежели мы ее очень попросим?
– Как это? – удивились мужики.
– Очень просто: Лисанька, матушка, пожалуй, милая, в градские врата распахнутые, в том мы, бояры́ серпейские, тебе бьем челом, рыжей стерве.
– Я думаю, лиса эта не простая, – осторожно сказал Ослябя.
– Какая-такая – эта? – удивился Махоня, сделавши большие глаза.
– Ах, ну-да, конечно… понимаю… – протянул Ослябя в восхищении, – была бы шкура… – а мужики кончили хлопать глазами, стали колотить Махоню по спине ладонями, цокать языками и ржать.
– Да, – почесал в затылке Ослябя, – но это ж надо кому-то в лес идти?
– Я и пойду, – хладнокровно сказал Махоня. – А вы, коли хватится меня за чем-нибудь воевода, говорите ему, что вот только что, мол, был он, я то есть, туточки, и как же это, мол, ты, воевода, с ним разминулся?
10
Сидели в навратной башне, в общем-то, неплохо. Все, чему полагалось иметься по такому случаю, имелось: и криночка с зеленым была, была и закусочка, а вот душевная размягченность не приходила, и не возникали меж бояра́ми ни благостная уважительность, ни всепрощающая любовь, куда там!
Суматошная безумная ночь шла к концу, но Махоня все не возвращался и под воротами, как уговаривались, не свистел. Того и гляди начнется в граде шевеление, отсутствие кривой скотины тогда попробуй-ко скрой, а что взбредет в голову воеводскую по такому по прискорбному случаю? Всех посвященных от одной этой мысли бросало в дрожь, непосвященные же с настороженностью поглядывали на Ослябю, потому как язык его, Ослябин, стал вдруг заплетаться, рожа сделалась видом пьяная не по выпитому, а это, знаете ли, та еще примета…
Понемногу светало. Ночь отступала в леса, в низины. Хмурое небо грозило дождем. Ничего хорошего наступающий день не сулил. Мужики один за другим покинули застолье и сгрудились у бойниц, выглядывая Махоню. Молчали. Ослябя, заплетаясь ногами, пихаясь и тараща глаза, пролез вперед, вывесился из бойницы наружу, мутным взглядом обвел окрестности и замычал вдруг, тыча пальцем в сторону Змеева хода: