Конар не спорил, осторожно повернулся, положив руки вдоль тела, замер в ожидании.
Ведьмочка осторожно едва ощутимо прошлась по спине пальцами, что-то сковырнула в нескольких местах. – Никогда такого не видела…
Она встала, прошлась к полке с баночками и травами, взяла баночку с лунными медузами, вернулась к мужчине, вздохнула. – А теперь ведьмак, буду тебя дальше лечить, ты зубы покрепче стисни, можешь покричать.
Конар хотел ответить, что любую боль перенесет, но на спину словно положили горячих углей, они как угри проткнули тело. Руки мгновенно схватили железные грядушки кровати и согнули их, словно они были выкованы из тонкой стали.
– Эй…ты мне кровать не порть.
Вириди недовольно смотрела на овальную прореху в спинке кровати, которая вскоре исчезла, ведьмак, согнув грядушки, вернул их к первоначальному виду.
– Прости...я подумал, что ты мне раскаленных углей на спину положила.
– Углей можно было положить, только там, где побывала тварь из нижнего мира, они навряд ли бы помогли. А чем лечила, разницы нет, завтра уже на ноги встанешь. По нужде захочешь сходить, ведро у кровати поставлю, свечу тушить не буду.
Помыв миски, Вириди принесла ведро, осторожно перелезла через ноги ведьмака, стараясь не прикасаться к нему, накрылась тулупом и мгновенно уснула.
Проснулась Вириди отдохнувшей и выспавшейся, потянулась, вспомнила о ведьмаке, резко повернулась – на кровати она лежала одна.
Подскочив как ужаленная, быстро надела платье, выбежала из избы, замерла на крыльцах. Ведьмак находился в стойле рядом со своим конем, чистил его бока щеткой, сидя на перевернутом ведре.
– Ты особо рану не нагружай, пару медуз осталось, на твою широченную спину не хватит.
Последние слова Вириди, проговорила едва слышно и сразу ощетинилась от окрика ведьмака.
– За белье спасибо. Баню сегодгня истопи. Придешь, помоешь меня, да попаришь, сам слаб еще.
Гнев внутри ведьмочки вскипел как сбежавшее молоко. Спрыгнув со ступенек, Вириди понеслась по лесу босыми ногами, не замечая холода, так вывела ее из себя реплика ведьмака.
Прибежав к могиле дочери, присела рядом, перебрала дрожащими руками комья земли, вздохнула, злоба постепенно отступала. Но и разговор по душам с малышкой не выходил. Все было не так с приходом в ее избу незнакомца. Посидев еще немного, она вскоре почувствовала свои ледяные ноги, встала и не спеша отправилась обратно.
Весь день, Вириди ходила словно туча, злость на ведьмака и весь мужской род, то набегала, словно волна на берег и так же медленно убегала. За весь день она не проронила ни слова, ставила миски с едой на стол и молча их, убирала. Переделав все дела, зашла в избу, бросила свирепый взгляд на ведьмака. – Баня готова...иди, посиди немного, распарься, я потом приду.
Выходя из избы, Конар бросил спокойный взгляд на ведьмочку.
Вириди открыла дверь, ее босые ноги переступили порог предбанника, она остановилась в нерешительности перед дверью в парилку.
Злость на ведьмака горела внутри, выкручивала нутро, не давала покоя. «Ненавижу, все их мужское племя – ненавижу». Сжав кулаки, Вириди постояла немного, сдерживая внутренний гнев, схватила лежащий распаренный веник, рванула дверь и вошла в парилку.
Обнаженный Конар сидел на маленькой лавочке к ней спиной. Он больше походил на каменное изваяние и занимал практически все пространство парилки. Его широкая спина изрисованная рунами притягивала взгляд. Грубый толстый темно-красного оттенка шрам оставленной когтями твари пересекал всю спину. Вириди нахмурила брови.
«Нужно будет еще салявки наложить, лунные медузы свое дело сделали, теперь пора и мази в дело пустить. Негоже ведьмаку с порванными рунами ходить. Руны для них это все: и защита, и оберег, и спасение от смерти. Без них гнили б кости этого ведьмака у кромки леса…и как только смог заклятье обойти?».
Мысли девушки прервал обжигающий горячий пар, попавший в легкие вместе со вздохом. «Итак, дышать нечем от жары, а этот словно специально издевается, пару поддал и чуть все нутро не сжег». Капельки пота выступили на ее лбу, скатились по глазам, лицу, Вириди вытерла их рукой, вздрогнула от грубого баритона ведьмака.
– Чего стоишь, ждешь? Раз пришла, давай пройдись веником по спине, давно косточки не парил.
Злоба застелила глаза, Вириди со всей силы сжала державший в руке веник. «Ненавижу…еще издевается…даже если и не горела желанием идти сюда, все равно заставил. Знает, что не справлюсь с таким боровом…вот, если бы раньше, когда сила была, вышвырнула б тебя из своей избы, как только на ноги встал. Сидит тут командует. Ненавижу – все ваше мужское племя...» Черные глаза вспыхнули от злобы. «Что б тебя леший…» взлетевшая рука с веником на несколько мгновений застыла вверху.
Пламя магической свечи вспыхнуло в черных как ночь глазах ведьмака, когда он резко повернулся, словно почувствовав чуть не сорвавшееся с ее губ проклятье.
– Как тебя зовут ведьмочка?
Худенькая рука ведьмочки медленно опустилась от взгляда черных глаз, в которых не было осуждения или злобы, наоборот, в них струилась нежность. Она окутала Вириди, коснулась самых потаенных участков души, разбередила старую рану.
– Вириди.
Едва ее губы прошептали свое имя, худенькие девичьи плечи поникли, веник выпал из ослабевших рук. Предательские слезы заструились по щекам, переплетаясь с капельками соленого пота, упали на пропитанную влагой сорочку.
Брови ведьмака сошлись вместе. – Что с тобой случилось ведьмочка?
Баритон ведьмака не казался Вириди теперь уже таким грубым, он был пропитан сочувствием и жалостью. Этого она уже вынести никак не могла. Худенькие плечи дернулись от подступивших рыданий, Вириди закрыла лицо руками и уже была не в силах сдерживать в себе льющуюся лавину обид и боли.
Ведьмак словно пушинку подхватил ее на руки, посадил к себе на колени. Прижав к своему телу, стал гладить своей широкой мозолистой рукой, по ее черным волосам, успокаивая, качая, словно маленького ребенка.
Вириди накрыл ураган давно пережитых мгновений. Вжавшись в его широкую грудь, она выплескивала свою многолетнюю боль слезами и криками. Маленькие кулачки стучали по каменной груди мужчины, с губ срывались только одни слова. – За что? За что? За что? А-а-а...
Ведьмак не останавливал ее мучительных терзаний, только сжимал сильнее свой захват рук, в котором находилась рыдающая ведьмочка.
Вскоре, рыдания стали затихать, у Вириди не осталось сил даже на слезы, только едва уловимые всхлипы разрывали тишину в бане.
Конар, подхватив длинные, черные пряди волос, убрал их за ее спину, открыв взор к лицу девушки. Тяжко вздохнул, от вида опухших от слез и красноты век и лица ведьмочки. Повторил свой вопрос. – Что с тобой случилось, Вириди?
Ведьмочка опустила лицо, подступивший комок в горле сдавил, мешая говорить, словно не хотел вновь услышать давно произнесенные слова. Вириди сглотнула, ее плечи поднялись и резко опустились от тяжкого вздоха. – Он мою нерожденную доченьку убил, – едва слышно произнесла она.
Влажная пелена слез заволокла глаза ведьмочки, подбородок предательски задрожал, в груди вновь бушевал огонь пережитых страданий.
Рука ведьмака ненадолго замерла на ее плече, он прижал худенькое тело девушки к себе, вновь вздохнул.
– Как…ты ведь ведьма?
Вириди прижавшись к широкой груди ведьмака, слушала глухие удары его сердца, чувствовала себя разбитой и опустошенной. А еще все эти годы, она не могла себе простить, что не распознала в вине черный заговор. – Да… ведьма. Только на всякую ведьму, найдется, ведьма посильней…в вино добавили заговоренную, гнильную гать…выжгла она у меня все внутри…Вириди, вновь сглотнула подступивший к горлу комок. – Никогда – у меня уже не будет доченьки.
Сжав ведьмочку в кольце своих рук, ведьмак долго молчаливо сидел. Пар постепенно выветрился, кожа от соленого пота щипала и зудела. Он подхватил рукой край мокрой сорочки надетой на ней. – Давай я тебя вымою, да сам потом помоюсь.
Сил сопротивляться у Вириди не было, да и чего такого может увидеть у нее ведьмак, что не видел у других женщин: Вириде не сопротивлялась, когда мокрая сорочка была снята с нее и брошена на рядом стоящую лавку. Не сопротивлялась, когда на вид грубые руки, так ласково мылили ее голову. Не сопротивлялась, когда он водил мочалкой по ее голому телу. Не сопротивлялась, когда была три раза облита теплой водой. Не сопротивлялась, когда ее укутали в простынь и словно малое дитя подхватили на руки и понесли в избу.