– Хорошо, что ты пришел, Артур… – Сказав это, он опять куда-то скрылся.
– Раз вы друг Генри – милости просим, – сказала пожилая женщина. – Я миссис Уилкокс. – Она даже в темноте прочла на его лице удивление и пояснила: – Мать Генри. Обождите в комнате. Теперь, я думаю, они скоро придут. Тут у нас темно. Ну да, светомаскировка, Стекла-то почти все вылетели.
Она провела его в комнату, где, как он помнил, помещалась столовая. Стол был уставлен бокалами, как для приема гостей. Странное для этого время. Генри стоял тут же, но вид у его был такой, словно его загнали в угол или он сам туда забился. На каминной доске красовались четыре серебряных кубка с выгравированными названиями команд; пить из них было так же немыслимо, как из бухгалтерской книги.
Роу, поглядев на бокалы, заметил:
– Неудобно, что я так к вам ворвался.
Но Генри в третий раз повторил ту же фразу, словно не мог придумать другую:
– Как хорошо, что ты…
Казалось, он не помнит той сцены в тюрьме, когда рухнула их дружба. Миссис Уилкокс добавила:
– Как хорошо, что старые друзья Генри поддерживают его в такую минуту.
И тут Роу, открывший было рот, чтобы спросить Генри о жене, сразу все понял. Смерть была всему причиной – и этой вереницы бокалов, и небритого подбородка, и непонятного ожидания, и даже того, что больше всего его поразило: помолодевшего лица Генри. Говорят, горе старит, однако оно зачастую и молодит, освобождает от ответственности, и у человека в глазах снова появляется выражение отроческой неприкаянности.
– Я не знал… Я бы не пришел, если бы знал… – бормотал Роу.
Миссис Уилкокс ответила с мрачной гордостью:
– Об этом написано во всех газетах. – Генри стоял в углу, зубы у него стучали, как от озноба, а миссис Уилкокс безжалостно продолжала – она уже наплакалась вволю, и сын теперь снова принадлежал ей одной: – Мы гордимся нашей Дорис. Весь отряд воздаст ей почести. Мы положим ее форму – чистую форму – на гроб, а священник скажет надгробное слово на тему: «Большей любви не имел никто…»
– Я очень сожалею, Генри…
– Сумасшедшая! – сердито закричал Генри. – Она не имела права… Я же ей говорил, что стена рухнет!
– Но мы гордимся ею, Генри, мы гордимся ею, – вмешалась мать.
– Я не должен был ее пускать, – голос Генри стал визгливым от ярости и горя. – Она, видно, думала, что заслужит еще один паршивый горшок…
– Она играла за Англию, Генри, – сказала миссис Уилкокс. Потом она обратилась к Роу: – Я считаю, что рядом с каской нужно положить хоккейную шайбу, а Генри не хочет.
– Я пойду, – пробормотал Роу. – Я ни за что бы не пришел, если бы…
– Нет, оставайся. Ты-то знаешь, что это… – Генри запнулся и поглядел на Роу, словно только теперь до конца осознал его присутствие. – Я ведь тоже убил жену. Мог ее удержать, сбить с ног…
– Ты понимаешь, что говоришь, Генри? Что о тебе подумает этот джентльмен? – всполошилась мать.
– Это Артур Роу, мама.
– А-а… – сказала миссис Уилкокс. – А-а… – Но в это время с улицы послышался медленный стук колес и шарканье ног. – Как он посмел?
– Он – мой старый друг, мама. – Кто-то поднимался по лестнице. – А зачем ты пришел, Артур?
– Попросить у тебя денег по чеку.
– Какая наглость! – сказала миссис Уилкокс.
– Я ведь ничего не знал.
– Сколько тебе надо, старик?
– Фунтов двадцать…
– У меня есть только пятнадцать. Бери.
– Ты ему не верь, – сказала миссис Уилкокс.
– По моим чекам платят, Генри знает.
– Можете сами сходить в банк.
– Он уже закрыт, миссис Уилкокс. Простите. Мне срочно понадобились деньги.
В комнате стоял маленький секретер в стиле королевы Анны, очевидно принадлежавший жене Генри. У всей мебели был какой-то непрочный вид, мимо нее было страшно пройти. Должно быть, хозяйке хотелось отдохнуть от спартанского уклада спортивной жизни. Продвигаясь к секретеру, Генри задел плечом серебряный кубок, и он покатился по ковру. В дверях появился толстяк в комбинезоне с белой каской в руке. Он поднял кубок и торжественно объявил:
– Процессия прибыла, миссис Уилкокс. Генри съежился у секретера.
– Форма у меня готова и лежит в передней, – сказала миссис Уилкокс.
– Не мог; достать знамя, – сказал дружинник ПВО, – а флажки, которые втыкают в развалины, будут неприлично выглядеть. – Ему мучительно хотелось показать смерть с праздничной стороны. – Весь отряд явился как один, мистер Уилкокс, кроме тех, кто на посту. Военная противопожарная служба тоже прислала делегацию. И спасательный отряд, и полицейский оркестр…
– Ах, если бы Дорис могла это видеть, – сказала миссис Уилкокс.
– Но она это видит, мадам, – сказал дружинник. – Я в этом уверен.
– А потом все вы, надеюсь, вернетесь сюда, – сказала миссис Уилкокс, жестом показав на бокалы.
– Да уж очень нас много. Пожалуй, ограничимся одной бригадой. Люди из спасательного отряда, в общем, и не рассчитывают…
– Пойдем, Генри. Нельзя заставлять этих добрых людей ждать. Неси форму. О господи, какой у тебя неприбранный вид! Ведь все на тебя будут смотреть.
– Не понимаю, почему мы не могли похоронить ее без этой суеты? – сказал Генри.
– Но ведь она героиня, – сказала миссис Уилкокс.
– Не удивлюсь, если ее наградят георгиевской медалью, конечно посмертно, – заявил дружинник. – Первая медаль в нашем районе, представляете, как это важно для отряда.
– Пойми, Генри, – сказала миссис Уилкокс, – она теперь не просто твоя жена. Она принадлежит всей Англии.
Генри двинулся к двери. Дружинник ПВО все еще смущенно держал в руке серебряный кубок, не зная, куда его поставить.
– Поставьте куда-нибудь, все равно, – сказал ему Генри.
Они вышли в прихожую, оставив Роу одного.
– Не забудь свою каску, Генри, – напомнила миссис Уилкокс.
Раньше Генри был человеком точным, а теперь утратил это свойство; все, что делало его тем, кем он был, больше не существовало; прежде казалось, что его натура состоит из двубортного жилета, длинных колонок цифр и жены, играющей в хоккей; лишившись всего этого, он потерял свою цельность.
– Иди ты сама, – сказал он матери. – Иди ты сама…
– Но, Генри…
– Его можно понять, мадам, – сказал дружинник. – Ничего не поделаешь, горе. Мы в отряде всегда считали мистера Уилкокса человеком душевным. Они поймут, – заверил он добродушно, подразумевая, по-видимому, отряд, полицейский оркестр и пожарную охрану.
Он дружески подтолкнул широкой ладонью миссис Уилкокс к двери и взял форму покойной. Какие-то черты прошлого вдруг проступили в безличном облике человека, одетого в комбинезон, – мирная профессия камердинера, а может быть, швейцара, выбегающего с зонтом под дождь, чтобы проводить посетителя от автомобиля до двери. Война похожа на дурной сон, где знакомые люди появляются в странном, устрашающем и несвойственном им обличье. Вот даже Генри…
Роу сделал неуверенное движение, чтоб последовать за ним; он понадеялся, что это напомнит Генри о деньгах. У него не было другой возможности их получить: ему больше не к кому было обратиться. Но Генри сказал:
– Давай их проводим и тут же вернемся. Ты ведь понимаешь, да? Я не вынесу, когда ее…
Они вышли вдвоем на мостовую у парка; процессия уже двинулась в путь; она сбегала, как маленький темный ручеек к реке. Стальная каска на гробу почернела и не отражала лучей зимнего солнца, а спасательная бригада шла не в ногу с отрядом ПВО. Все это выглядело как пародия на правительственные похороны, хотя, в сущности, это и были правительственные похороны. Ветер мел через дорогу бурые листья из парка, а выпившие люди, выйдя из трактира «Герцог Рокингемский» – он как раз закрывался, – снимали шляпы.
– Я же ей говорил, чтобы она не совалась, – повторил Генри. Ветер донес до них топот похоронной процессии. Они словно отдали ее народу, народу, которому она никогда не принадлежала.