Отряд спешился у входа в прохл. Алкар быстрой поступью перешагнул порог, велев Дугласу следовать за ним. По узкой лестнице они поднялись на верхний этаж и оказались в квадратной комнате, погруженной в прохладу и полумрак. Её убранство составляли три стола, прилегавших друг к другу, и скамейки вдоль стен. Внутри находились двое. Один из них был в летах, его волосы уже побелели, как мел, а лицо и руки покрылись жилистыми складками. Старик был облачен в длинную зеленую накидку, края которой украшали вышитые золотыми нитками узоры. Он держал в руке длинную указку, которой постоянно постукивал по дереву. Напротив него молодой парень в бедной одежде, всхлипывая и утирая грязное лицо рванным рукавом, уверял собеседника в своей невиновности. Появление нежданных посетителей прервало его рыдания.
Старик поднялся с массивного деревянного кресла и поспешил навстречу Алкару. Он оказался очень низкого роста, с круглым животом, выпиравшим из-под красивого балахона.
— Мой друг, — обратился он к пограничнику, сменив скучающий взор на искреннее дружелюбие, — я так рад, что ты, наконец, заехал ко мне! У меня в последнее время дел по горло, но они подождут. Парень, — старец бросил брезгливый взгляд в сторону ссыльного, — возвращайся в подвал, скажи, чтоб тебя закрыли там до завтра. Утром мы продолжим разговор.
Юноша послушно поднялся с места и, оттерев красные от слез глаза, спустился по лестнице. Дуглас, стараясь подольше оставаться незамеченным, затих на одной из скамеек в темном углу. Комендант усадил знатного гостя около себя на освободившийся стул, достал из-под столешницы бутылку вина, наполнив кубок для старого знакомого.
— Ну, расскажи старику Квинту, что слышно за пределами нашего маленького оплота, — спросил он Алкара. — Есть ли в портах рустанадские корабли или, это правда, что Алмааг установил монополию на торговлю с Истарой?
— Я очень рад тебя видеть, комендант Квинт, — ответил пограничник, не притрагиваясь к напитку. — Но иду я с востока, и занесли меня к тебе не дружеские беседы, а дела.
— Дела! У всех дела, — перебил его комендант, — и разрешать все эти дела должен я за свое мелкое жалование!
— Служа государю, мы выполняем волю всевышних богов — безбрежного Моря и благодатной Тайры, — высоким тоном продолжил Алкар. — По их заветам я и привез к тебе в 34-й грешника, чтобы под твоим справедливым и зорким взглядом он был судим, и решение Первого Судьи, председательствующего в Каро, было исполнено.
— Ещё одно судебное разбирательство, — тяжко вздохнул Квинт. Он отпил из своего кубка. — Ты представляешь, сколько это бумаги, чернил и моих бессонных ночей? У меня не осталось почтовых голубей, а все свечи съели мыши. Мы следим за грешниками, но сами начинаем грешить, ибо не имеем возможности в этой глухомани исполнить волю государя. Мои припасы заканчиваются, а я должен прокормить сотню ртов, которые возложены на мою шею. А ты приводишь еще одного нахлебника! Ведь дело я буду вести годами.
— Квинт, — голос пограничника ужесточился, не терпя возражения, — я привел к тебе человека, так как знаю, что ты укажешь в необходимых бумагах все мелочи, которые могут решить его судьбу. Я свое дело сделал, теперь потрудись ты его продолжить, и у меня нет ни времени, ни желания слушать твои жалобы. Пошли вольных в соседний пункт за припасами, если вы тут совсем оголодали.
— Вот оно что! — повысил голос Квинт. — А вольных у меня и нет! Я никого не могу отпустить с поручением, ибо нет у меня разрешения на это. И таким образом, из-за этих многочисленных запретов весь пункт бедствует. Мы находимся на границе и поставляем Алмаагу полные бочки железа и меди, но прислать дополнительных людей и денег в 34-й нет возможности, так как до нас ничего не доходит и все теряется по дороге!
— Хорошо, я сегодня же отправлюсь в соседние пункты и потребую помощи для тебя, — Алкар поднялся со стула. — Дуглас, подойди сюда!
Когда парень приблизился к столам, пограничник насильно усадил его напротив коменданта со словами:
— А пока ты начнешь работать с этим рудокопом! И если у тебя так и не появятся голуби, я лично отвезу его письменные показания в Лемах.
— Я готов бросить все дела, чтобы заняться этим молодцом, — Квинт запрокинул голову, глядя в лицо Алкара. — Я закрою глаза, что у меня завалило в шахте двух человек, и теперь на моей шее их жены и дети, что вчера кто-то украл из подвала бочонок масла, что конюху уже два месяца не могу выплатить жалование, а срок его ссылки уже истек, и он свободный гражданин, но я все равно не смогу выполнить твою просьбу. — Комендант сделал ударение на последнем слове. — А если она для тебя так важна, то садись и сам записывай свидетельства. Так и быть я выделю для тебя последнюю стопку бумаги. К тому же она пока валяется в кладовке без дела. Надеюсь, мыши её еще не съели.
— По-моему, комендант, — Алкар ответил громким суровым голосом, — вы совсем забыли, с кем разговариваете! Вы можете приказывать всем людям в 34-м, но я служу в войсках третьего ранга и являюсь капитаном. Не буду напоминать, что подчиняюсь я генералу морийскому и выполняю его поручения. Того же сейчас я требую и от вас! Не заставляйте в мой отчет включить этот бесполезный разговор!
— Я буду очень рад, если сам генерал, а может быть и государь, узнает о нем. Надеюсь, тогда будут устранены все мои лишения в этом пункте, забытом Морем и Тайрой, — закричал в ответ Квинт. — А вашу просьбу я выполнить не могу, потому что мой писец Горвих отбыл на родину в Лемах два месяца назад. Я уже полгода как просил прислать мне грамотного человека. Но за то жалование, которое я могу предложить, свободные не желают приезжать в наш забытый всеми пункт, а грамотеев среди заключенных каждый комендант бережет на вес золотого. Им даже вольную дают на очень короткий срок. Так что дела я здесь рассматриваю, за сроками слежу, но все по собственной памяти, а она меня уже подводит иной раз. Но чтоб писать, — комендант развел руками, — сам семьдесят лет прожил, но к перу рука не привыкла, а буквы эти путаю, разве только свое имя могу разобрать. Горвих писал в Лемах, чтоб прислали нового писца. Но все без толку! Я только через вольных прошу передать мои речи комендантам соседних пунктов, а они уж дальше пишут. Так что помощника мне привези, тогда и за паренька твоего возьмусь. А пока он пусть в шахте поработает, привыкает к кирке и лопате. Хотя если ты говоришь, что он рудокоп, то сам наших ребят может поучить горному делу.
Квинт допил своё вино и ещё раз взглянул на слегка озадаченного Алкара, а после уселся в свое высокое кресло. В комнате воцарилась тишина. Дуглас, немного поерзав на жестком стуле, нарушил молчание дельным предложением:
— Я обучен грамоте, — негромко обратился он к коменданту, который сосредоточил все свое внимание на указке и постукивал ею по столу. — Знаю морийский язык, а также гарунский, черноморский, язык рудокопов.
Квинт поднял изумленный взгляд на Дугласа.
— Достаточно только морийского, — ответил Алкар. Он похлопал узника по плечу, как будто как раз надеялся на подобное заявление. — Ты для меня, парень, по-прежнему полон сюрпризов. — Пограничник медленно обошел столы. Возле кресла коменданта он остановился и поднял бокал вина. — Квинт, выслушай этого парня и дай ему все принадлежности для службы. Я к вечеру уеду. Когда вернусь, перечитаю его записи и сам отвезу их в Каро.
— Конечно, — глаза коменданта сияли от счастья. — Я не ожидал, что Тайра услышит мои мольбы. Но чтобы рудокоп?! Нет, этот парень пока послужит мне в хранилище, в шахте ребята справятся без него. — Квинт от радости вскочил на ноги. — Теперь я опять завалю государя и его советников письмами, они узнают из первых уст о бедствиях 34-го.
— Надеюсь, ты успеешь написать всем, потому что парень у тебя ненадолго, — ответил Алкар, направляясь к лестнице. — Счастливо оставаться, я постараюсь обернуться за неделю.
— Постой, — мелкими шагами комендант догнал пограничника. — Неужели, ты захочешь его перевести? Я не позволю. И о вольной для него не проси! Пока об этом не может быть и речи.
— Квинт, этот рудокоп убил двух пограничников, и тебе предстоит заняться немедленно именно им, а не своими личными делами. Собери все нужные для этого свидетельства. И присматривай за ним, — добавил он полушепотом. — Не спускай с него глаз!