Прозвучало как нечто большее, но я приподнимаюсь на носочки и дарю ему нежный, томительный поцелуй. Он целует меня в ответ, держа аккуратно и нежно.
— Идем, — говорит он. — Давай накормим тебя, пока ты не стала злой от голода.
— Ты так хорошо меня знаешь.
Положив руку на поясницу, он ведет меня на террасу. Она высечена в скале и настолько огромна, что огибает здание. Часть занимает сад с лимонными деревьями и шелестящими пальмами, другая часть выложена сланцем с панорамным бассейном, нависающим над скалой, а также обеденной зоной, скрытой за решеткой, заросшей бугенвиллией. Солнечный свет, пробиваясь сквозь цветы фуксии, окрашивает пространство в розовый цвет.
Габриэль наблюдает за тем, как я упиваюсь всем этим, потом подходит, становится сбоку от меня и засовывает руки в карманы.
— Ты владеешь кусочком рая, — говорю я, глазея на море.
Он трется своим плечом о мое.
— Рай — это состояние души, а не место.
— Справедливо. У тебя есть идеальное место для воссоздания рая.
Перед нами Мартина накрывает на стол. Она отмахивается от моей помощи и вскоре мы потягиваем лимончелло.
— На вкус это как солнце в бокале, — говорю я Габриэлю.
Он располагается в кресле, вытягивая перед собой длинные ноги.
— Подожди, пока попробуешь стряпню Мартины.
Когда она ставит две миски с пастой, я понимаю почему. Моллюски и мидии, смешанные с лингвини, все блестящее от оливкового масла и ароматное благодаря кусочкам чеснока, петрушке и лимонной цедре. Это лучшее, что я ела в своей жизни и я макаю сок хрустящим белым хлебом.
Некоторое время мы молчим, просто наслаждаясь едой и морским бризом, охлаждающим кожу. Приходит Мартина и забирает тарелки, и Габриэль снова что-то говорит ей.
Просто смешно, что я нахожусь в предобморочном состоянии, когда он заговаривает. Он, вероятно, произнес что-то типа «Эй, спасибо за еду». Но звучит так, будто из его рта выходит чистый секс.
Я со вздохом откидываюсь назад. Он выглядит таким же довольным, его руки сложены на плоском животе, выражение лица спокойное, когда он смотрит на море.
— Я этого не понимаю, — произношу я.
Он смотрит на меня.
— Чего не понимаешь?
— Этого. — Я указываю рукой на окружение. — У тебя есть потрясающий дом, который ты редко посещаешь, и другие дома, которые, по-видимому, одинаково великолепны, и все же никто из парней не гостил ни в одном из них. Почему?
Между его бровями образуется мрачная складка.
— Однажды отец Киллиана сказал мне, что лучшей инвестицией для мужчины может стать недвижимость. Она осязаема, истинна, вечна. Я согласен.
— Это я поняла, но зачем это имущество, если ты не собираешься им наслаждаться, никогда не приводишь сюда друзей? — Я наклоняюсь вперед. — Почему ты не впускаешь их, Габриэль? Они тебя любят, а ты держишь их на расстоянии вытянутой руки.
Его щеки заливает румянец, он вскакивает и начинает расхаживать.
— Я не общительный, Софи. Ты это знаешь.
Я смотрю, как он мечется.
— Я не говорю о том, чтобы устраивать дикие вечеринки. Я спрашиваю тебя о стенах, которые ты систематически выстраиваешь вокруг себя перед самыми близкими людьми. — Он смотрит на меня через плечо, и я смягчаю тон. — И, думаю, ты это знаешь.
Наши взгляды встречаются, но я не моргаю. Он ругается с придыханием и сжимает затылок.
— Габриэль, ты очаровательный, остроумный, внимательный мужчина... Не закатывай глаза, ты такой и есть. — Я встаю и подхожу к нему. Не слишком близко, потому что прямо сейчас он закрылся. — Ты милый. Ребята, Бренна — они все твоя семья, и ты так хорошо обращаешься с ними, заботишься о них лучше, чем кто-либо. Почему бы тебе не позволить им заботиться о тебе?
Резко выдыхая, он поворачивается ко мне.
— Я не знаю как, — рявкает он.
— В каком смысле?
— Чертов... — Он пропускает руку через волосы и хватается за них. — Моя мама, отец... они... они, нахрен бросили меня, так? Два человека, которые должны были любить меня больше всех. Оставили. Я знаю, что ребята и Бренна меня любят. Но если я впущу их, а потом...
Он отходит прежде, чем вернуться, его глаза большие и полны боли.
— Если они целиком в деле, то и я. Это будет еще больнее, Софи. Ты понимаешь? Еще больнее будет, если...
Он отводит взгляд, хмурясь так сильно, что его губы сжимаются.
— Габриэль, они не уйдут...
— Я едва могу переносить то, что впускаю тебя. Открыться — это так чуждо для меня. Я понятия не имею, какого черта творю. Но ради тебя я стараюсь, потому что ты... — Он прерывается на полуслове, выглядя так, будто паникует.
Я обнимаю его и прижимаю ближе. Ожидаю сопротивление, но он сдается, зарываясь носом в мои волосы и вдыхая глубоко, обнимая так, словно я сейчас испарюсь.