Вода ледяная, и я чувствую, как она охлаждает меня изнутри. Сладостная влага.
— Откуда ты узнал, какой сэндвич мой любимый?
Он смотрит вдаль, но его подбородок слегка опускается.
— Моя задача — знать всё о своих людях.
Его людях. Его стаде.
— Не вижу, чтобы ты принес еду еще кому-то.
Он наконец-то поворачивается в мою сторону. Мерцающие голубые глаза искрятся язвительным весельем, кривая линия губ слегка изгибается. Как всегда у меня перехватывает дыхание. Изгиб углубляется.
— Никто не выглядит таким голодным, как ты, Дарлинг. И ради всех нас лучше накормить тебя.
Я подозреваю, что он назвал меня по фамилии в виде насмешки, но Габриэль всегда произносит мое имя, будто ласку. Я отмахиваюсь от этого чувства, передергивая плечами.
— Меня даже не волнует то, что ты говоришь оскорбления в мой адрес. Это правда. Я была готова съесть собственные руки.
— Нам бы этого не хотелось. — Его рука почти касается моей. — Ты нужна нам для работы.
Мой телефон звонит.
— Замри на этой мысли, — говорю, отвечая на телефон. — Желтый?
— Желтый? Вот как ты отвечаешь на звонки? Это твоя мама, к слову.
Я закатываю глаза.
— Да, мам, я узнала твой голос.
— Ну, с тобой никогда не знаешь наверняка, — отвечает она, глубоко вздыхая. — Ты очень давно звонила, могла и забыть.
Улыбаясь, я опускаю сэндвич.
— Мам, ты могла бы сделать чувство вины видом Олимпийского спорта.
— Я пытаюсь, мой ангельский пирожочек. А теперь расскажи о своей новой работе. Они с тобой милы? Тебе всё нравится?
Это не тот разговор, который мне хотелось бы вести рядом с Габриэлем и его супер острым слухом, не говоря уже о его явно веселом обращенном ко мне взгляде. Но не могу же я заявить об этом вслух.
— Конечно, все они мило ко мне относятся. В противном случае, я бы не осталась.
Не совсем правда. За последние годы я работала на многих дерьмовых работах с даже еще более дерьмовым начальством, но решила начать с чистого листа: не воспринимать ничего, что не приносит мне радость.
— И я рада этому, ма. Правда.
— Ну, тогда хорошо. А те ребята из группы? — ее голос становится ниже. — Они настолько же секси, как выглядят по телевизору?
Я рассказывала ей, чем занимаюсь, в своих смс. Но не ожидала, что мама знает о «Килл-Джон». Я фыркаю в трубку.
— Серьезно? Ты пытаешься травмировать меня на всю жизнь? Тебе не нужно спрашивать о секси рокерах.
Рядом со мной Габриэль фыркает и откусывает немного от моего сэндвича. Я краду его обратно, бросая на парня косой взгляд, пока мама продолжает говорить:
— Прошу, — тянет она. — Если бы я не любила секс, ты бы даже не появилась...
— Ла, ла, ла... Я тебя не слышу!
Габриэль хихикает так тихо, что слышно только мне. Но для меня этот звук должен быть под запретом, так как посылает покалывание туда, где я в нем не нуждаюсь.
— На свет! — решительно заканчивает мама.
— Мам.
— Не скули, Софи. Это некрасиво.
Слышится щелчок, и затем в разговор врывается голос отца.
— Моя деточка не скулит.
— Видишь? Папа знает, — вставляю я, усмехаясь. Это наша с ними старая игра, и кого волнует, что мне двадцать пять лет; здорово продолжать вести себя как ребенок. Безопасность и комфорт.
Вот так, сижу на сцене, собираясь отправиться в тур по Европе с самой известной в мире группой. Но на несколько минут я могу быть просто Софи Дарлинг, единственной дочерью Джека и Маргарет Дарлинг.
— Ты ее испортишь, Джек, — говорит мама. — Я должна противостоять дурному влиянию дозой твердого реализма.
По сути, я — это моя мать, только моложе и с меняющими цвет волосами. Мне приходится прервать родителей до того, как они смогут продолжить это. Препираться они могут хоть вечность, а у меня тут обед с сексуальным и любознательным боссом — сама мысль об этом наполняет меня острым предвкушением.
— Послушайте, мой обеденный перерыв почти закончился. Давайте перезвоню вам завтра, когда мы остановимся на денек.
— Ладно, сладкая, — говорит папа. — Просто помни, мужчины любят тех женщин, которые играют жестко. Тех, которых сложно заполучить.
Мне не нужно бросать взгляд на Габриэля, чтобы знать, что он закатил глаза.
— И, тем не менее, у вас с мамой всё началось с секса на одну ночь...
— Черт побери, Маргарет. Ты слишком много ей рассказываешь.
Всё еще смеясь, мы прощаемся, и как только я кладу трубку, Габриэль начинает говорить:
— Ну, теперь твои слегка сумасшедшие словесные атаки становятся более понятными.
— Подсушивать невежливо, ты же знаешь...
— Мне пришлось бы закрыть уши, чтобы не слышать этого трещания. — Он смотрит на меня с ясно читаемым весельем в глазах. — Они болтают так же громко, как и ты.