Дожидаясь на остановке маршрутки, я напряженно размышлял, что делать дальше. Судя по имеющейся информации и заявлению президента, либо Германия перенеслась в будущее — то есть наше настоящее, либо территория бывшего СССР — прошлое. Однако отсутствие связи с руководителями других держав и иностранного сектора интернета склоняло меня ко второму варианту. Особых сомнений, что немцы получат по зубам, не возникало — даже почти уничтоженная стараниями украинской власти армия вполне в состоянии дать отпор врагу, стоящему на более низком технологическом и военном уровне. А если образуется блок РБ, РФ и Украины, то разгром фашистов — вопрос весьма недалекого времени. Даже ядерное оружие не нужно.
Но как это событие — перенос — отразится на моей жизни и жизни перенесшихся стран? Я набрал номер жены:
— Солнышко, у нас есть еще те доллары, что собирали на кондиционер? Есть? Немедленно, повторяю, немедленно беги к обменнику и меняй их на гривны по любому курсу. Приеду — объясню, но тогда может быть уже поздно. И возьми на эти деньги несколько ящиков мясных консервов, я подъеду, и мы вместе с Сашей перетащим домой. Еще по мешку макарон, гречки, риса, соли и сахара. Картошка? Какая картошка? Потом купим, никуда она не денется.
Аналогичное указание дал и дочке, кратко разъяснив, зачем и почему.
По дороге на поселок сделал пересадку на Бунина и снял в банкомате всю наличность с карточки — и остатки пенсии, и заначку. Влез в маршрутку — звонок от жены.
— Слушаю!
— Сережа, мне даже к окошку обменника подойти не дали — купили втрое дороже вчерашнего курса. Ты уверен, что не ошибся, решив обменять валюту?
— Я-то уверен, а вот те, кто ее купил, очень скоро пожалеют об этом.
— Сергей, говорят, что война началась. Тебя или Сашу заберут?
— Кого заберут, так это Андрея — он же срочную отслужил, да еще и водитель в придачу. Олега Горошкова как врача, может быть. А я уже невоеннообязанный, а Саня не служил — какой от него прок? Пока обучат, и война закончится.
Приехав домой, зашел к жене на работу и в несколько ходок вместе с пасынком перетащили купленное домой — хорошо, что жена в магазине работает. Пасынок тоже в этом же, но у него сегодня выходной.
Так, теперь надо решать вопрос с работой. Думаю, что цены сейчас резко пойдут вверх, и одной пенсии не хватит на жизнь, а нынешняя работа быстро закончится — кому в военное время нужны интерактивные клубы?
Где искать? Так, раз бывший СССР перенесся, то он становится мировым лидером по части высоких технологий. Чтобы им и остаться, надо будет производить высокотехнологичную технику. Но то, что выпускают сегодня из подобной техники, — это в основном сборка из импортных комплектующих. Значит, надо будет осваивать производство всего этого у себя. Будут строиться и перепрофилироваться заводы в первую очередь электронной промышленности. Надо будет искать работу там, налаживал же я оборудование на бывшем «Эпсилоне».
— Герр Михайлов, герр Михайлов — стук в дверь и громкий голос фрау Марты, хозяйки пансиона, могли разбудить даже мертвеца.
Вчерашняя вечеринка затянулась до утра, и я, скромный ассистент звукооператора киностудии УФА, русский эмигрант Петр Михайлов, мечтал провести это воскресное утро в постели, но судьба в лице строгой хозяйки была немилосердна со мной. Накинув халат и надев тапочки, я открыл дверь.
— Доброе утро, — мое лицо попыталось изобразить подобие улыбки. — Фрау Марта, зачем так громко стучать?
— Герр Михайлов, вы русский… — это был не вопрос, а утверждение. Пожилая женщина была так взволнована, что даже не пожелала мне доброго утра. — Герр Михайлов, сегодня рейх объявил вам войну.
— Мне? — от удивления я зажмурил глаза и потряс головой. Конечно, вчера мы с ребятами из ассистентской группы крепко выпили, но самым криминальным было совместное пение. «Так за Царя, Отечество и Веру. Мы грянем дружное…» — по-русски, естественно.
— Нет, герр Михайлов, не вам, а России, Советской России — твердо произнесла хозяйка.
— Фрау Марта, в Советской России — красные, а я белый русский и к большевикам никакого отношения не имею, поэтому попрошу вас больше меня не беспокоить! — протараторил я, пытаясь собраться с мыслями. Вот тебе и «ура, ура, ура!».
Старушка кивнула, что-то решив для себя, и, наконец пожелав мне доброго утра, ушла.
Мысли путались в голове, и мне пришлось долго возиться, чтобы сварить себе кофе на керосинке. Жидкое топливо, как и многие продукты, были по талонам, но УФА — это волшебная страна, где можно было все достать. Сухой хлеб с маргарином и немного джема я проглотил, не заметив вкуса еды.
Война… Война с Россией, эта мысль не оставляла меня. Я покинул Россию маленьким мальчиком, и все, что сохранилось в моей памяти, — это пароход, слезы отца и далекий темный берег, исчезающий в темных морских волнах.
Я включил радио, и с Нью-Йоркской станции перестроил на волну Берлина. Несколько минут из динамика неслись звуки марша, затем диктор объявил речь фюрера. Мне, иностранцу, выступления Гитлера всегда казались смешными, но сегодня было не до смеха. Впервые я пожалел, что не курю. Талоны на табак — это валюта и многие друзья завидуют мне, но сейчас я отчаянно хотел затянуться сигаретой. Москва молчала, я не мог поймать ни «Радио Коминтерна», ни «Горький» и лишь в конце шкалы сквозь треск помех я различил русскую речь:
«…и премьер-министр Владимир Путин. О пробках в Москве мы поговорим через пять минут, а сейчас песня!»
Мелодия была совершенно необычна и незнакома, негромкий мужской голос напевал завораживающие слова в непривычном ритме. Я схватил карандаш и начал записывать текст песни прямо на салфетке. Последние слова исчезли в грохоте помех. Потратив еще полчаса на поиск этой радиостанции, я выключил радио.
После второй чашки кофе мне в голову пришла идея отправиться в кафе «Рейман», там часто собирались репортеры «Берлинер тагерблатт» и «Дойче альгемайне цайтунг», более осведомленные, чем жучки из эмигрантского «Нового слова».
Быстро одевшись, я спустился по лестнице и, кивнув занимавшей свой ежедневный пост у окна фрау Марте, вышел на улицу.
Начавшаяся война с Советским Союзом пока никак не отразилась на жизни Берлина — парадно одетые пожилые пары неспешно возвращались домой с воскресной проповеди, запоздавший молочник медленно катил на своем фургоне, негромко звеня пустыми бутылками, а вдали проехал увешанный рекламой двухэтажный автобус. Единственными признаками войны было обилие военных и отсутствие частных автомобилей на улицах.
На перекрестке меня догнал Воробьянов, молодой активист РОВС, постоянно околачивавшийся при фон Лампе. Мы встречались с ним раньше в церкви, но мой отец был деникинцем и с врангелевцами я дела не имел. Поэтому мы с Воробьяновым пересекались очень редко.
— Здравствуйте, Петр! Вы уже слышали про войну? — запыхавшись, спросил он. — Это так здорово!
— Что же хорошего в том, что немцы напали на Россию, милостивый государь? — хмуро ответил я, не поздоровавшись.
— Ну что вы, Гитлер наконец разгонит эту большевистскую сволочь, — глаза Воробьянова горели огнем. — Алексей Александрович сегодня сказал, что, придя вслед за германской армией, мы принесем свет свободы порабощенной комиссарами стране!
— Идиот, идти освобождать Россию на немецких штыках? Посмотри на них! — я показал рукой на колонну марширующих эсэсовцев. — Вы думаете, что они дадут вам власть? Даже не мечтайте! Прав генерал Деникин, а вы со своим дурацким лозунгом «Хоть с чертом, но против большевиков» убирайтесь к этому самому черту! — я уже почти кричал.
— Предатель, большевик! Я все расскажу Алексею Александровичу. Нас тысячи, а вас — единицы! — голос Воробьянова сорвался на фальцет, после он попытался еще что-то произнести, но только беззвучно открывал рот.
Я отвернулся от него и пошел к центру. Вдруг мое внимание привлек необычный гул, это не было похоже на шум двигателя аэроплана, но я поднял голову. Высоко в небе блестела маленькая точка летательного аппарата, за которой тянулся шлейф дыма. Сперва мне показалось, что произошла катастрофа и двигатель загорелся, но ровный полет аэроплана говорил об обратном. Проходившие мимо меня берлинцы не обращали внимания на небо, оно их не интересовало, если не было сигналов воздушной тревоги. Постояв минуту, я продолжил свой путь к Курфюрстендамм. На Кудамме людей было намного больше, прохожие собирались у радиоточек в ожидании экстренных сообщений, но по радио передавали только марши.