– Дров-то у нас совсем нет, – говорит она.
– Я схожу на берег, принесу немного плавника. Заодно и съедобных ракушек подсоберу.
– Помоги мне сперва нашу красавицу хоть немного умыть.
Удрать Энни не успевает. Мать ловко ее перехватывает, а я, смочив чистую тряпицу в ведре с водой, начинаю отскребать с ее мордашки грязь. Она вопит, изворачивается, но вырваться из наших цепких рук силенок у нее все же не хватает. После «умывания» мы отдаем ей остатки позавчерашнего хлеба, но она все еще зла на нас.
– Дуры! – кричит она, стиснув кулаки и оскалившись. Мы с мамой едва сдерживаем смех при виде ее гневного лица, обрамленного торчащими во все стороны мокрыми патлами. – Тупые!
Дверь внезапно распахивается, со стуком ударившись о стену, и мы дружно таращимся на Джона, который стоит с важным видом – ноги широко расставлены, руки заложены за спину, локти растопырены, подбородок задран, – и победоносно на нас смотрит.
– Нипочем не догадаетесь, что я для вас раздобыл!
– Ты птичку поймал, да? – предполагает Энни. – Воробышка? Такого маленького коричневенького?
Джон удивленно округляет глаза:
– Ты что, бельчонок? С чего это я каких-то птичек ловить стану?
– Все было бы больше пользы, – ехидно замечаю я.
А Энни, вытерев сопли рукавом, с деланым равнодушием пожимает плечами:
– Ну и пожалуйста! Воробьев в лесу полно, я и сама себе поймаю.
– Ну что же вы? Давайте, угадывайте, что я вам принес? – настаивает Джон.
– Не знаю уж, что ты там принес, но подзатыльник точно получишь, коли сам не скажешь, – обещает ему мама.
Беззубая угроза. Мать ни разу в жизни нас и пальцем не тронула. Лишь однажды я видела, как ее довели до того, что она подняла на человека руку. Эта мимолетная, хотя и весьма мощная вспышка ее гнева была вызвана желанием защитить самое дорогое, что у нее есть: собственных детей.
Джон рывком выдергивает руку из-за спины; вид у него такой гордый и самодовольный, словно он раздобыл сундучок с золотом. Мама изумленно охает.
Джон держит в руке тушку ягненка, из которой еще капает кровь, и на полу уже успела образоваться небольшая лужица. Некоторое время в тишине слышен лишь равномерный стук капель, потом мать, пошатываясь, подходит к Джону, крепко его обнимает, прижимая к себе вместе с ягненком. Я вижу, что вся рубашка у него на спине покрыта кровавыми пятнами.
– Ох, Джон! Ты стал совсем взрослым! – Мать чуть не плачет от радости. – Ты настоящий мужчина! Теперь-то мы несколько дней будем сыты!
И это правда. В доме нет ни крошки еды, так что мы можем рассчитывать только на похлебку из лебеды и крапивы да еще на съедобные ракушки, которые удается собрать на берегу. Кровь из тушки ягненка все еще продолжает медленно капать на пол – кап, кап, кап, – и этот звук меня завораживает; потом мне приходит в голову, что и на тропе, ведущей к нашему дому, наверняка остался этот кровавый след, который запросто укажет хозяину ягненка, куда направился похититель, ибо этот след ведет вверх по склону холма в заброшенную чумную деревушку, где и обитает наша семья.
Джон, весь красный от смущения, вырывается из маминых объятий и говорит:
– Да ничего особенного, ягненок-то совсем еще маленький.
Мать берет у него ягненка, быстро осматривает безжизненное тельце и подставляет миску, чтобы собрать драгоценную кровь.
– Ничего, у них мясо слаще. И не такой уж он и маленький, нам с избытком хватит.
– А еще я знаю, где репы накопать можно.
– Ну так сбегай туда, сынок. Устроим настоящий пир! Энни, вытри стол. Сара, принеси мой нож.
Джон исчезает за дверью, я несу нож, но Энни остается стоять, где стояла, и еле слышно лепечет:
– Такой маленький!
– Достаточно большой, чтобы все мы досыта наелись, – возражаю я.
– Маленький! Он овечий ребеночек!
Я моментально останавливаюсь и заглядываю в ее полные слез глаза. Энни с ужасом смотрит, как мать сдирает с ягненка шкуру. Его белая шерстка стала совсем алой. У Энни по щекам ручьем текут слезы, она вытирает их тыльной стороной ладони, но и рука, и подбородок, и губы у нее уже совсем мокрые.
Я опускаюсь возле нее на колени, кладу руки на хрупкие худенькие плечики, пытаюсь утешить:
– Джон очень быстро его убил. Ягненок даже почувствовать ничего не успел.
Но Энни меня не слушает; она не сводит глаз с ягненка, уже успевшего превратиться в бесформенный кусок мяса.
– Пойдем-ка со мной, детеныш, – говорю я. – Нам с тобой еще нужно съедобных водорослей собрать к обеду и дров поискать, а то нам и огонь-то развести нечем.
Я беру сестренку за руку, и мы выходим из дома.
Пир мы устраиваем задолго до того, как солнце оказывается в зените. Мы уж и припомнить не можем, когда в последний раз ели как следует. Вообще-то такое замечательное угощение следовало бы оставить на вечер, но ждать мы не в силах. Джон притащил репы, мы с Энни собрали немного водорослей, и мама приготовила все это в одном горшке с ягненком. Еда, куда более сытная и вкусная, чем та, к которой мы привыкли, сочное, душистое мясо так и тает во рту.