— Вот так бы сразу! — обрадовался Серёга.
Примечание к части
¹ ихтиофтириус — паразитическая инфузория, очень опасная рыбья зараза.
² «талтыга брыдлый» — гадкий пьяница (устар.)
4. Потеря
Возбужденным жужжанием мобильник напоминал большого бескрылого шмеля. Он полз по кровати и заявлял о себе. Как девушка вежливая, Настя предпочитала беззвучный режим. Порой лучше было пропустить вызов, чем напрячь окружающих, а главное, себя, противным трезвоном. Да и кому придет в голову названивать с утра в воскресенье? Можно же написать. Настя пошевелилась и сразу поняла, что вчера переборщила с велосипедным спортом. Впрочем, во всем была виновата Дашка, у которой шило из задницы не исчезало даже при совместных покатушках.
«А давай до набережной доедем? Что тут ехать-то, километр или два!»
До набережной, потом по набережной…
— Бли-и-ин, — потянулась Настя за мобильником. Спина была абсолютно деревянной. — Только бы не клиент, только бы не клиент…
Экран высветил пять пропущенных от матери Кирилла. И это уже выбивалось из привычной картины мира. С Еленой Васильевной Настя не конфликтовала и даже удостаивалась некой сочувственной симпатии. Все-таки терпеть ее единственного сына было трудом нелегким. Кому, как не матери об этом знать. Одна боль на двоих…
Настя по быстрому ткнула «перезвонить». В душу закралось мерзкое предчувствие непоправимого.
— Деточка, милая, — в трубке раздались рыдания, и рука Насти непроизвольно сжала одеяло, — Кирюши вчера не стало. Обширный инсульт, спасти не смогли. Настенька, ты прости, все думала, сказать тебе или не надо. Но решила, вот позвоню…
Мир моментально окрасился монохромным серым. Настя онемела с трубкой, прижатой к уху, и еле заметила, как слезы сами собой мочат одеяло, падая крупными каплями вниз. Под руку ткнулся Чижик, чуя хозяйкино горе.
— Елена Васильевна, держитесь… Мне приехать? — всхлипывая, спросила Настя, сама готовая разрыдаться в голос.
— Приезжай, деточка, приезжай когда захочешь. Давно ты у нас не была.
— Ага… — Настя кинула рассеянный взгляд на компьютерное кресло. Его спинку, как и много недель до этого украшала рубашка Кирилла. Не то чтобы специально, просто Настя перестала ее замечать. Щетка Кирилла в стакане, рядом с Настиной. Носки, белье, кожаный ремень с клёпками, тапочки, любимая чашка. Все эти малопримечательные в жизни вещи оказались такими яркими после смерти. И столь же ярким сполохом в сознании мелькнуло услышанное вчера предупреждение.
«Земля на челе».
Настю затрясло от ужаса. Сперва был Скопидомов, теперь Кикус. Неужели, это все козни загадочной бабки? Неужели она погубила Кирилла? Тут же здравый смысл включился и подсказал: «Нет, это ты виновата в его смерти. Ты же его позавчера бросила наедине с болезнью, бездушная ты тварь!» Настя зашлась рыданиями. Странно, но первым желанием стало выразить скорбь через соцсеть, показать, что она вовсе не бездушная, и ей совсем не безразличен Кикус. Настя, отгоняя набегающие на глаза слезы, точно приставучих мух, залезла в поисковик и нашла в картинках самую красивую горящую свечку. Её улыбающаяся рожица на аватаре «Всети» сменилась черно-желтым изображением скорби. Легче не стало. Чувство вины лишь туже затянуло узел.
— Это я виновата, Чиж, — пролепетала Настя коту. — Я могла его спасти.
Спасти во второй раз. Полгода назад Кирилл уже побывал на волосок от смерти. Все случилось во время их очередного разлада. Затянувшаяся на неделю молчанка была прервана, как и сейчас, звонком Елены Васильевны. Кикус попал в реанимацию с обострением абстинентного синдрома¹. Тогда Настя впервые ощутила реальный страх потерять его навсегда. Она помчалась в больницу в полувменяемом состоянии и успокоилась только, увидев сквозь окошко реанимации, как лежащий белокурой башкой в сторону двери Кирилл почесал лоб. Он остался жив. Потом Приблудова прописалась в больнице. Она ездила к Кириллу каждый день, помогала добраться до курилки, смеялась с ним и успокаивала. В отношениях их наметился второй конфетный период. Казалось, Кирилл преодолел проклятье «Клуба 27»², осознал губительность алкоголизма, и теперь все в их жизни станет солнечно. Как бы не так. Он умер в двадцать восемь.
Есть не хотелось совершенно. Настя постаралась привести себя в порядок и поехала в Новые Камушки к Елене Васильевне. Она не знала, что скажет ей и как утешит. Да и какое тут, к чёрту, утешение? На каждое воспоминание о Кикусе нервная система выдавала новую порцию слез. Настя, конечно, тут же позвонила своим родителям, надеясь на поддержку с их стороны. Но мама, несмотря на сухо произнесенные соболезнования, с явным облегчением в голосе прибавила, что другого исхода для Пересветова не видела. И чтобы Настя не убивалась по мерзавцу, не стоившему ее мучений. А неунывающий папа и вовсе выдал: