Кофе заканчивается подозрительно быстро. Дерек, снова расслабленный и почти-даже-прежний, протягивает руку помощнику шерифа. Стайлз с радостью размещается рядом, без сожалений променяв жёсткую прохладную деревяшку на теплые объятия на диване.
– Где шатался три года? – Спустя ещё минуту совершенно не напрягающего молчания Стайлз изворачивается, расположившись на самом краю, чтобы взглянуть в лицо Хейла. Губы напротив изгибаются в полуулыбку.
– Где только не шатался. Твой Нью-Йорк, Мечислав, просто король отстоя. А Сан-Франциско ничего такой… Риверсайд как печка, особенно в марте, но там самолёты и ежегодное шоу…
Дерек перечисляет, перечисляет и продолжает перечислять. Маями, Чикаго, особенно понравился Вегас. Стайлз чувствует, что начинает затекать в неудобном положении, сразу как-то весь. Хейл без лишней скромности предлагает уйти на кровать. По ощущениям она оказывается ещё удобнее, чем внешне. Кроссовки Стилински ставит с правой стороны постели и с большим сожалением убирает из-под головы подушку. Лучше совсем без неё.
А потом оказывается, что ещё лучше без футболки. Стайлз делает вид, что столь противоречивое предложение воспринимает совершенно невинным. Забывается завтрашняя (уже сегодняшняя? Сколько времени? А есть ли разница?) встреча с Арджентом. Забывается Хейг. Забываются скауты отца. Дерек просто нависает сверху – непривычно широкий, с четко прорисованными мышцами - и его пальцы плавно скользят из одной части трискелиона к другой. Он говорит, что смотрится красиво. Он говорит, что и дерево жизни тоже ничего. Он говорит, что ему жаль (Стайлз оставляет при себе мнение насчёт того, что пуля от Кейт была довольно судьбоносной) и потом перестает говорить: Стилински довольно урчит – и не думает сдерживаться – пока Хейл оставляет короткие поцелуи на шрамах, видимых только ему одному.
– Я скучал по отражению звёздного неба у тебя на коже, – выдох опаляет ухо, и Стайлз торопливо прячет лицо в постельном белье. Совершенно ничем не пахнет. Он чувствует, что Дерек ещё что-то шепчет, но почти не разбирает слов. Слова превращаются в приятно покалывающие мурашки. В электрические импульсы. В дрожь.
Стилински резко переворачивается. В темноте горят только две льдинки. Лофт Дерека так далеко от города, что нет даже фонарей. Он склоняется ниже, медленно, очень плавно, как хищник, который боится испуга своей добычи. Стилински закрывает глаза и почему-то не может сдержать двух или трёх рваных выдохов – оборотень чуткий. Губы касаются подбородка, прижимаются к шее, легко скользят по ключице и мягко останавливаются на плече.
– Ещё по чему скучал? – это бессмысленно, но таковы правила странной игры. Или Стайлзу так кажется, пока он натыкается на чужие локти и проводит пальцами вверх. Кожа неожиданно – и приятно, льстиво –покрывается мурашками.
– По тебе в целом, – едва слышно. Слова рассыпаются по груди иглами, искрами, осколками. Правильно рассыпаются. Становится жарко. – Ты не поверишь, но…
Стайлзу хочется снова открыть рот и заявить, громко, чтобы весь Бикон Хиллз знал и не переспрашивал: Дерек пользуется безоговорочным доверием в любой ситуации. Он отцепляется от чужой руки, приподнимается на локте и неловко утыкается носом в чужую щёку:
– Но? Какое ещё «но»?
– Татуировка, – туманно произносит оборотень. Кровать едва заметно стонет-скрипит, когда он начинает шевелиться. Стилински, хмыкнув, решает приподняться на локте, но не успевает. Дерек довольно резко поднимается, пружины снова отзываются на движение. В следующую секунду свет режет глаза, и Стайлз рефлекторно зажмуривается. Когда он привыкает к яркости, то натыкается взглядом на лишённую футболки спину Хейла. Действительно, это легко соотносится с категорией «ты не поверишь»: практически такой же трискелион, как и у полицейского под ключицей, удобно разместился между лопатками.
Теперь очередь Стилински провести по нему пальцами, как будто убеждаясь в реальности происходящего. Дерек только усмехается: слышно по выдоху.
– А нечего было подавать Вселенной идею, – мужчина даже и не в курсе, наверное, насколько сейчас его тон напоминает отцовский. Хейл оставляет этот комментарий при себе и охотно наклоняет голову влево, когда подбородок Стилински упирается в правое плечо, – Куда ты денешься и всё прочее.
– Строишь недовольного из себя? Так себе получается, не дотягиваешь, – после этих слов Стайлз щёлкает оборотня по уху, отчаянно делая вид, что обижен до глубины души. – Опять не верю.
Рывок Дереку удается отменный. Бывший федеральный агент даже не успевает осознать, что происходит, а в следующую секунду врезается лопатками в кровать и оказывается вжат в нее и обездвижен.
– А во что веришь? – Снова эта странная игра. У кого терпение раньше кончится? Ладно, можно и принять участие.
– Практически ни во что, – напускное безразличие Хейлу не удаётся изобразить. Глаза выдают, уже вполне привычные – светло-зелёные. – Сдаюсь. Верю, что это не просто влечение и вожделение, как только не называй.
– Без доказательств не могу с тобой согласиться. Придётся протестировать твою кровать.
Вот так просто. Ни единого свидания, длинная вереница дней разлуки – Стайлзу кажется, что он стоит с заправочным пистолетом в руке, бензин хлещет под ноги, а Дерек уже достал зажигалку. Это же полное безумие. Кажется, Хейл именно это и говорит, а, может, он вообще ничего не говорит, но его визави вдруг сбрасывает его с себя и тут же появляется сверху. Глаза, ресницы, губы, пальцы, руки, бедра – при тех же эмоциях, как и в спальне Питера, сейчас все ощущается острее и ярче.
Шмотки летят буквально во всех направлениях. Дерек чувствует себя пьяным в дым, а у совершенно фантастически стонущего Стайлза горячечный румянец на щеках. Секунды и выдохи, минуты и ногти, впивающиеся в плечи – всё обрывочным калейдоскопом. Наркотическими галлюцинациями. Кажется, на короткий миг, пока чужие пальцы стискивают шею, перекрыв доступ кислорода, Хейл даже прикасается к смыслу жизни. К космосу. К вселенной.
Зрение, слух, обоняние, осязание – всё вывернуто на максимум. Стилински вдруг понимает, что они сваливаются с кровати, что все ещё пахнет кофе и дымом, больше всего - Дереком, и позволяет им рухнуть. Это неважно всё. Он сбивает об пол колено (или даже оба) и вдруг отмечает, что за окном пробиваются первые робкие солнечные лучи.
Тестируют не только кровать. Жизнь дивана, наверное, никогда не будет прежней. Что говорить о несчастном столике…
Стайлз чувствует себя полностью вымотанным. Сидит, заняв одну из сдернутых на пол диванных подушек, рассеянно курит, щурится, глядя в залитое солнечным светом окно. Хороший декабрь. Дерек появляется с двумя чашками кофе, садится рядом – полностью голый, с пока ещё не сошедшими следами прошедшей ночи то там, то здесь. Отпивает из чашки. Чуть смещается, приживается к согнутому колену Стилински спиной.
– Волче, – привлекает внимание Мечислав, стряхивая пепел в банку. Хейл лениво тянет «м?», даже не открыв рта. Стайлз делает глоток кофе, затягивается, выдыхает, а уже после выдаёт, – Ты помнишь, как отправил отца в так называемое убежище Сатоми, а я поймал паническую атаку. Так вот, Дерек. Я тебя…
Помощник шерифа замолкает из-за прижавшегося к губам пальца. Оборотень улыбается:
– Я тебя первый, Стайлз. Говорил же, что ты никуда не денешься.
Стилински поднимает глаза к потолку и, чувствуя полную неготовность спорить, пусть даже так, в шутку, решает согласиться. А как оно было на самом деле – какая разница? Опасный пролив пройден, видно пристань. Может, в этой гавани они решат задержаться задержаться на годы, может – уже через неделю их утянет на дно коварными течениями.
Стайлз перехватывает руку Хейла, прижимается к ладони губами и снова смотрит в окно. Если они будут вдвоём, то какая вообще разница?