Пространство перед лампадой было освобождено от этой необычной утвари, и на ровной поверхности стола, столь же тщательно вымытого, лежали четыре коротких обрезка осиновой ветки, образуя собою нечто вроде низкого колодца; за верхним пределом этого квадрата, уставясь острием в стену, покоился маленький, похожий на перочинный, нож с узкой деревянной рукояткой. В центре колодца из веток, растопырив руки и ноги, возлежал восковой человечек, поперек груди которого пролегал прочерк завязанной плотным узелком красной нитки.
Минуту Курт стоял неподвижно, разглядывая это творение искусства; вопроса о том, кого изображает собою эта корявая фигурка, не возникало — вмятые в воск волоски на лысой голове человечка совершенно явно принадлежали ему. Нерешительно, не зная, чего опасается, он протянул руку к фигурке, осторожно коснувшись пальцем восковой поверхности, и едва не подпрыгнул, когда за спиной прозвучало суровое:
— Не трогай.
Курт обернулся рывком, отступив назад и припоминая, что своего ремня с оружием он также нигде не увидел.
— Не трогай, — требовательно повторил тихий, но уверенный голос.
В первые два мгновения он решил, что это мальчишка, лишь спустя несколько секунд осознав, что перед ним юная, годами пятью младше него самого, девушка с остриженными по самые плечи светлыми волосами, в охотничьей одежде, изготовленной так же без привлечения иного труда, кроме своего собственного. В узкой ладони был зажат нож немногим меньше его пропавших в безвестность кинжалов.
— Отойди, — приказала она, и Курт попятился, когда хозяйка дома прошагала к столику, окинув его сомнительную сервировку придирчивым взглядом. — Вернись в постель, тебе нельзя вставать, — продолжила она в прежнем тоне, бросив нож на стол посреди комнаты.
— Где я? — отступив еще на два шага назад, спросил он, и та нахмурилась.
— В постель. До этого говорить с тобою не буду.
Не дожидаясь исполнения своего указания, она развернулась и вышла, прикрыв дверь за собою.
Помедлив, Курт возвратился к узкой кровати; в любом случае, эта во всех смыслах странная девчонка была права — пребывание в вертикальном положении вправду доставляло некоторое неудобство вроде головокружения и легкой тошноты, посему на подушку он откинулся с облегчением, продолжая озираться лежа. Нож она так и оставила лежать на столе, а значит, опасности в своем госте не видит или желает показать ему, что это так. Для человека с ведьмовскими забавами поведение довольно странное — не заметить выжженной на его плече Печати мог только слепой и безрукий; или она попросту надеется, что в благодарность за спасение инквизитор не станет особенно придираться?..
— Где я нахожусь? — повторил Курт, когда она вернулась, неся в руках внушительную миску, наполненную кроваво-розовыми кусками тушки какой-то живности. — И кто ты?
— Меня зовут Нессель, — отозвалась она и, склонившись к очагу, вывалила содержимое миски в котел. — Ты в моем доме.
— А где дом? Это какая-то деревня?
— До деревни часа четыре, если пешком. Это — лес. Охотничий дом. Как себя чувствуешь? Грудь еще болит?
— Нет, — ответил Курт, подбирая слова медленно и осмотрительно. — Благодаря тебе, верно?
— Тебе просто повезло; если бы я шла не той дорогой или шла чуть раньше или позже, ты бы умер. Твоему спутнику повезло меньше, — вздохнула Нессель, бросив горсть шишек под котел, и выпрямилась, глядя на своего пациента оценивающе. — Выглядишь и впрямь лучше, и жара, похоже, уже нет… Не подходи больше туда и ничего там не трогай. Все испортишь.
— Испорчу — что? — уточнил он осторожно.
— Себя, — огрызнулась она; сняв с полки над очагом узкогорлый кувшин, отмерила в маленький стаканчик темно-бурую жидкость и, приблизившись, подала ему. — Пей.
Пей…
Вот он, тот голос, которым вещали его видения, голос, который прорывался сквозь беспамятство…
— Что это за дрянь? — усомнился Курт, не протянув руки навстречу, и девушка насупилась:
— Дрянь — это то, что ты выпил или съел, прежде чем оказаться полумертвым на этой дороге. А здесь — лекарство.
— Здесь жучки, — заметил он недовольно, и та покривилась: