— Вы не можете решать… — начал он, и тот оборвал:
— Могу. Для того ты и здесь. Все твои подвиги описаны в сопроводительных документах, Гессе, я знаю о тебе практически все; и какой вывод следует из этого? Вывод такой: тебя мне отдали, чтобы я решил, насколько готов ты к продолжению службы. В ней ты уже сошелся и еще не раз сойдешься с теми, кто перешибет тебя одним плевком, если ты не сумеешь противопоставить их силе — свою. Сила же твоя всего-навсего в выносливости и боевых навыках.
— Не только, — возразил Курт уже чуть увереннее и нахальнее.
— Да, — не стал спорить тот. — Еще ты умеешь заградить мозги от попыток в них залезть; и это тоже недурно, однако — как ты будешь это делать, если уже теперь ты не можешь натужить их даже для того, чтоб просто зачитать хорошо тебе известный кусок Евангелия?.. Любой мало-мальски неленивый малефик-мозгодолб сейчас мог бы сделать из тебя куклу, готовую по его приказу отплясывать нагишом на алтаре. И вот что ты должен уяснить: если я не увижу подтверждения хваленой двужильности, о которой такими восторгами кишит твоя recensio[3] — твоему начальству я рекомендую отстранить тебя от оперативной работы. Сейчас я вижу, что ты не выносливей любого из моих парней. Чего я не вижу? не вижу смысла в твоем пребывании здесь; у меня и так есть чем заняться вместо того, чтоб расходовать время на доходяг. Сегодня день испытания, в который я вынесу свой вердикт — стану ли я натаскивать тебя вообще или вышлю обратно с припиской «не годен». Словом, Гессе, если служба тебе дорога, и остаток дней ты не желаешь провести в архиве в обнимку с чернильницей — бегом вперед; остановишься раньше, чем я велю — прощайся со Знаком следователя на веки вечные. Итак, встал или собирай пожитки.
Он встал…
Десять кругов ада, медленно проползло в голове, когда его вывернуло наизнанку. Когда же сознание внезапно отключилось, подумать он не успел уже ничего.
— Будем считать, ты не безнадежен, — без каких-либо предисловий подытожил инструктор, когда он пришел в себя. — Продышался?
— Да, — отозвался Курт настороженно, и тот кивнул:
— Славно. Еще полкруга — до плаца. Бегом.
Утро следующего дня он встретил полутрупом — каждая мышца трещала при малейшей попытке шевельнуться, ноги отказывались передвигаться вовсе, а покрывающие все тело синяки и глубокие ссадины, оставленные старшим инструктором при их недолгой стычке на плацу, вгоняли и без того ниспавший дух в состояние унылой тоски — стоило лишь задуматься о том, что каждый из этих ударов мог быть (и был бы в действительном бою) нанесен заточенным лезвием. До сих пор Курт почитал себя неплохим бойцом — и, надо сказать, не без оснований, возможностей испытать и подтвердить это практически была масса; и неспроста любой в Германии, от студента до капитана городских стражей (ну, кроме, быть может, господ рыцарей, коим, как известно, и адово серное озеро по колено…), рискнет столкнуться в драке с выпускником академии святого Макария лишь по суровой необходимости либо же по непроходимой глупости. С инквизитором лучше не связываться — и не только по причине страшной кары за покушение, это знает всякий. Знал и он сам — до вчерашнего дня, когда Альфред Хауэр объяснил, насколько глубоко было его заблуждение…
— Не стану понапрасну порочить ваших наставников, — заметил тот, пока Курт, кривясь и шипя, приседал и размахивал руками, пытаясь пробудить окаменевшие мышцы к жизни. — Для рядового следователя, быть может, этих умений и довольно — довольно, чтобы заломать рядового вояку; а малефики, они ведь частенько имеют гнусное обыкновение шляться в окружении доброй охраны — тебе ли не знать. И неспроста ведь в обстоятельствах чрезвычайных руководство обращается к кому?.. Верно, к нам. Когда речь идет о нешуточных вопросах, прибывает зондергруппа. Вот только наши парни посвящают этому годы, день за днем, а я должен сделать из тебя человека за три месяца; задача невозможная…
— Возможно все, — возразил Курт угрюмо, скосясь на инструктора исподлобья. — Кроме того, позволю себе напомнить, если уж вы должны — следовательно, можете.
— А ты не умничай, — осадил Хауэр. — Я не смогу ничего, если ты станешь отлынивать и перечить.
— Не стану, — заверил он коротко. — Не приучен.
Прекословить Курт действительно перестал, возмутившись лишь однажды, когда инструктор, принарядив его в кольчугу, увешав оружием и снабдив тяжелой дорожной сумкой, скомандовал свое обычное «бегом». Пытаясь следить за словами и понимая при том, что обороты избирает не самые учтивые, Курт заметил, что отдавать приказы несложно, и сам он постиг сию науку в совершенстве, каковой факт несомненно даст прочувствовать майстеру инструктору, когда им доведется повстречаться в будущем в иных обстоятельствах.