Евангелие он переложил в свою сумку, куда перекочевал и кошелек усопшего, коему теперь явно был без надобности. Оба Сигнума висели на вбитом в стену гвозде поверх какого-то мешка, и Курт, уложив в свою сумку Знак Хоффманна, возвратил собственный на его законное место. Его одежда, спрятанная от нечаянного дождя под крышей низенького сарайчика, уже давно высохла, и он с удовольствием выбрался из чужого одеяния, лишь теперь ощутив себя собою в полной мере.
Отыскав запасы с зерном и оценив их количество как явно малодостаточное даже для самой хозяйки, Курт попросту вывел коней из их импровизированного стойла и, стреножив, выпустил под деревья, добрых два часа до сумерек просидев непотребнейшим образом на столе снаружи домика, поглядывая попеременно то на жеребцов, то, за неимением иного занятия, в текст собственного Нового Завета. По временам, перелистывая страницы, пальцы запинались о гладкие деревянные бусины, и он ненадолго останавливался, глядя на перевешенные через ладонь четки с неясным чувством. До слов Нессель ему не приходило в голову воспринять обретенную им когда-то вещь иначе, нежели просто предмет, пусть и столь возвышенный, пусть и полученный в дар от человека не заурядного, чьим явно исключительным деяниям он сам же был свидетелем. До ее слов не задумывался и над брошенным ему вслед проклятьем, не вспоминал, как кольнуло тогда под ребрами, словно от удара тонким, как шило, лезвием. До встречи с этой необычной девчонкой не воспринималось всерьез многое, в том числе и собственные мысли и слова, на которые лишь теперь взглянул иначе и всерьез…
Нессель он добудился не сразу — на тихий оклик по имени она не отозвалась, не обратив внимания и на осторожное встряхивание за плечо, и на более настойчивые попытки привести ее в чувство — медленно и тяжело она открыла глаза, лишь когда Курт усадил ее на кровати, довольно ощутимо хлопнув по обеим щекам. Болезненный и блеклый взгляд осмысленным стал не сразу, с трудом собравшись на его лице, и он поспешно напомнил, не дожидаясь вполне возможной гневной отповеди:
— Просила разбудить вечером. Вечер.
— Пусти, — проговорила она тихо, высвободившись, и, вздрагивая, словно на ветру, закуталась в одеяло по самое лицо, не с первой попытки попав ногами в сапоги. — Пусти, — повторила Нессель настойчиво, когда он попытался поддержать ее под локоть.
К очагу она прошла, пошатываясь, сняв с полки над ним заваренную утром траву, и нетвердыми руками, едва не проливая, отпила несколько глотков. Минуту она стояла недвижимо, закрыв глаза, а потом, отставив сосуд с настоем обратно, спотыкаясь, выбежала из домика прочь, зажав ладонью губы. Ее не было довольно долго, и когда Курт уже направился к двери, дабы отыскать где-нибудь на холодной мокрой земле ее бессознательное тело, Нессель перевалилась через порог, глядя под ноги сосредоточенно и мутно.
— Господи… — выдавила она почти шепотом, сев на кровати и уронив лицо в ладони.
— Если б я знал, что будет так плохо… — начал он, и та хрипло усмехнулась, не поднимая головы:
— То что? Отказался бы?.. помалкивай лучше. Дай кувшин с очага.
После еще нескольких глотков приступ тошноты одолел ее снова; на то, как она поджала губы и зажмурилась, Курт взглянул, поморщась, и предложил осторожно:
— Быть может, до дороги я и сам смогу добраться? Не стоит тебе…
— Это тебе не стоит, — отозвалась та, поставив кувшин на пол и откинувшись на постель, не открывая глаз. — Без меня не выйдешь… Утром я оклемаюсь. Не навороти тут глупостей, — велела она уже почти беззвучно, вновь проваливаясь в сон.