— Обучения? — переспросил Курт недоверчиво, смерив человека напротив придирчивым взглядом. — Я — понятно, но вы…
— Спасибо, — иронично поклонился тот. — Лесть приятна всякому… Учиться всегда есть чему, Гессе, в любом возрасте и на любой должности.
— Я и не знал, что здесь, кроме меня, истязают еще кого-то, — заметил он уже более дружелюбно, обернувшись к Хауэру, и тот развел руками:
— Не положено было до поры — вот и не знал.
Курт промолчал, вновь отвернувшись к седлу и бросив на упряжь последний ревизующий взгляд; удивление он высказал не столько в связи с тем, что остался в неведении относительно и впрямь не касающихся его секретов, сколько поражаясь тому, как Хауэр, уделявший ему почти круглые сутки своего времени, умудрялся находить какие-то прорехи в своем плотном расписании.
Против присутствия Эрнста Хоффманна в пути он более не возражал; впрочем, навязавшийся ему следователь оказался попутчиком интересным и приятным, умеющим, что Курт ценил в собеседниках особенно, уловить момент, когда пора смолкнуть и не досаждать более разговорами. Тогда оба подстегивали коней, переходя на легкий галоп, и в молчании преодолевали час или два пути, вновь сбавляя скорость или останавливаясь вовсе, давая отдохнуть жеребцам от седоков, а седокам — от седел. Вечер застал их уже на полпути от цели, в небольшом поселении, каковое городом, строго говоря, не являлось, но и назвать попросту деревней не поворачивался язык — прежде, чем остановиться у дверей довольно оживленного трактира, следователи миновали широкие улицы, поразительно чистую площадь с колодцем, поворот к высокой каменной церкви и нескольких прохожих, не обративших на чужаков ни малейшего внимания.
В просторном зале трактира было шумно и тесно, однако свободный стол все же обнаружился — основной гам и толкотню создавала компания не вполне трезвых, однако весьма дружелюбно настроенных вояк, перекрикивавшихся меж собою со всех концов и бродящих по залу от одной маленькой группки к другой, натыкаясь на двух разносящих заказы девиц и мешая хозяину слышать требования прочих посетителей. Всю ночь доносящиеся снизу хохот и крики подбрасывали Курта с постели, однако спуститься вниз и призвать два десятка вооруженных нетрезвых воителей к порядку он так и не решился; казнь за посягательство на жизнь или здоровье инквизитора, разумеется, всем известна своей жестокостью, однако вспомнят они об этом лишь утром, протрезвев и осознав весь ужас сотворенного. Устраивать же показательные выступления с оружием он не желал, а кроме того, помня десять лет в академии и проведя в учебке три с половиной месяца, проникался к орущим и грохочущим кружками парням искренним пониманием.
Тишины не было и утром — с невероятной стойкостью, достойной, по мнению Хоффманна, и лучшего применения, пирующие воители все еще держались, по-прежнему оглашая зал криками, опустошая тарелки и кружки, натыкаясь на девиц-разносчиц, и, пользуясь тем, что их руки заняты, пощипывали оных за всевозможные места.
— Пятнадцатое марта, — произнес Курт медленно, когда заказанный ими завтрак довольно нескоро возник на столе. — А ведь сегодня мой день рождения…
— В самом деле? Примите поздравления, — кивнул тот, поднимая стакан. — Двадцать три, я не ошибаюсь?
— Мне порой кажется, что мою биографию не знает только ленивый… Двадцать три, все верно.
— Неплохо, — отметил Хоффманн искренне. — Всего два года на службе, и уже в первом ранге, уже замешаны в таких делах, рыцарское звание выслужили… Вы что творите, святотатец? — нахмурился он грозно, когда Курт поднес кружку к губам. — Вздумали такое событие отметить пивом? Ересиарх…
— Да бросьте, — отмахнулся он, когда тот придвинул к нему наполненный пряным горячим вином стакан. — Не отмечаю уже давно; так, вспоминаю, что прошел еще год, не более.
— Ну так выпейте здоровья ради; впереди еще pro minimum[7] двое суток пути, на улице холод, мокро и ветер. Давайте, Гессе. За дальнейшие успехи. Может статься, лет через пять я уже буду звать вас «майстер обер-инквизитор»… или раньше?
Он лишь покривился, однако стакан послушно опустошил, не отказавшись и от второго — глювайн был приготовлен на редкость удачно, оставшись на языке и небе приятным терпким послевкусием.
Трактир они покинули тотчас же после завтрака, устремившись по выезде из поселения сразу в галоп; гористая и неровная дорога, местами исчезающая вовсе, вскоре окончилась, сменившись сплошным лесом по обе стороны от нее, отдохнувшие кони шли свободно, и, если путь будет лежать столь же легко и впредь, с попутчиком Курт должен был разминуться к вечеру. Спустя еще час бега уже по лесной плохо проезженной стезе, еще укрытой утоптанным снегом, кони начали коситься на седоков недовольно, и Хоффманн призвал замедлить ход.