– Я же!!! Что?!! Я же ничего!!! – вопил шарик со слезами.
Цветок снова был у Гониденека!
Ведя вытряхнул из шапки берестон, в три прыжка завел двигатель и помчался. Берестон кренился набок, валя рыцарей; Зергер схватил Сокола Авужго за шиворот, подскочил, уцепился за край люка. («Сокол,ссмотри не упади обратно!») Берестон бросило прямо на Гониденека – тот сжимал Цветок зубами, уже без горшка. Зергер поймал гониденековый хвост и держал крепко; но тут из-под лепестков Цветка выползла сколопендра – Гирза-Мара! Она прыгнула прямо в лицо Зергеру. Зергер хотел ее отбросить, но в руке плакал Гониденек, сколопендра вонзилась в его шерсть, снова ударила Зергера – энергией. Хлопок! – От удара все влетели внутрь берестона. Зергер с Гирзой-Марой стукнули Ведю Взмокина, да так, что он отскочил прямо на доску управления. Левая Ведина нога до упора толкнула рычаг – в положение полного ускорения.
Еще ни разу реактору не приходилось увеличивать скорость берестона столь стремительно, и Ведя никак не мог знать, что из этого получится; возможно, при таком темпе движения ускорение окажется избыточным и корпус пробьет страшная вибрация; возможно, взорвется двигатель или «вечный огонь» просто хлянет наружу, поглощая все, насколько способен; это все вопросы научно-фундаментальные, но сейчас всем было не до науки.
На мгновение или два берестон закрутился в страшном танце, потом дернулся и превратился в луч, который каким-то невообразим образом прошел сквозь стену Вор-Юн-Гаковского зала, хотя там не было ни одной, даже крошечной щели. Превышая скорость видимого света, луч летел туда, где начиналась бесконечность.
В ярости Вор-Юн-Гак насквозь пробил собой стены дворца, выпрыгнул наружу. Он изверг белый смертоносный огонь, вплоть до самых краев небосвода. Но берестон был уже за пределами его Мира.
– Ушли! – прошипел Вор-Юн-Гак Ничтову. – Старый идиот!
Ничтов не успел даже слова сказать. Вор-Юн-Гак рванулся вверх, ломая все подряд, не глядя ни на что другое, поднимая вихрь, страшный космический вихрь; он летел, летел, летел ускоряемый собственной злобой.
…Во всем берестоне росло напряжение каркаса, и особенно резко оно увеличилось в хвостовой части. Листы обшивки уже не держались прочно, их края ходили в стороны, хлопали по бокам, крошились в труху; берестон набрал скорость и стал похож на узкий клин, белый-пребелый, словно только что выточенный; клин резал черноту, оставляя в ней зазубрины и щепки. Корпус держался почти исключительно на внутренней гравитации.
Внутри шла грубая драка. Гирза-Мара, обратившись в стального демона, нещадно стегала Зергера, Ведю и Сокола Авужго. Гонидек, получивший раз или два, тихо скулил на полу. Цветок лежал в Вединой шапке, но на нее никто не обращал внимания.
Сокол Авужго кулаками дубасил Гирза-Мару, но она была втрое быстрей. Она сшибла Сокола с ног, отбросила Зергера – Ведя Взмокин врезал ей по шее – потом еще Зергер ударил в бок – Гирза-Мара поползла назад, разрывая обшивку. Она переродилась; новый демон опять сцепился с Соколом, опять повалил, запустил чем-то по Веде – Зергер клинком рассек демонскую голову. Но голова выросла с другой стороны – демон льдом прирос к Зергеру, прямо у открытого люка.
Зергер не мог шага сделать; Гирза-Мара опутывала его, превращаясь из демона в нечто тонкое, как бумажный лист. Только глаза горели:
– Что – Отец Смерти – Страшно – Умирать?!
– Чтоб ты горела!! – Зергер пальцем, перепачканным яблочной смазкой, ткнул ей в глаз – Гирза-Мара зажмурилась, лист сложился – опять ровнежга! – сзади Ведя схватил ее поперек и вместе с Зергером они вытолкнули ужасный сверток за пределы берестона. Сверток остался сзади и пропал.
– Что за вредное создание! – сказал Зергер. – Прилипчивое. Куда идем, Ведя?
– Держим курс на семнадцатый Мир от Вор-Юн-Гакова. Это наш Мир, Взмокинский. Гониденек, звуки из тебя выходят?
– Я – сильно пострадавший… – отозвался тот с пола.
– Да, кажется, тон не твой. И не Соколавушкин. А чей же тогда?
Берестон наполнился тонким противным писком, проникавшим из хвостового отсека.
– Пойду посмотрю. Зергер, дружище – во что бы то ни стало, держи курс.
– Ясно!
Ведя побежал назад.
Хвостовой отсек был страшно изорван. С боков из потолка свисали огромные лохмотья берестяной обшивки, местами обогрелые, трещины ползли по всей высоте, в них уплывал белый свет берестона и даже странно было, что отсек все еще не оторвался. В нос лезли щепки и звездная пыль.