– На углу? Да, да, на углу. У вохры. Я жду.
И дядя Саша повесил трубку.
Рома был на месте через полчаса. Дядя Саша стоял, точнее, не стоял, а прыгал. Глаза его странно светились. Он был в сильнейшем возбуждении. Кинулся к нему и потащил вверх по Главному, как на приколе.
– Человек. Алёша. Рад будет. Я сказал уже, да. Он: ага, ага! Веди! – бормотал дядя Саша, сворачивая во двор и причаливая ко второму подъезду.
На Главном стояли всего три высоких дома – сталинские пятиэтажки, единственные в городе, каждый этаж сойдёт за два, лёгкие балкончики, лепнина на фасаде, всё как надо. В советское время здесь жили всякие заслуженные – партийные руководители, военные и начальники колоний, коих в здешних лесах было аж восемь штук. Из-за них дома с лёгкой руки бывших содержанцев, залетавших в Итильск после отсидки, стали звать вохрой.
Понятно, что с тех пор всё изменилось. Не в смысле колоний, но охранке давали квартиры в других домах. И всё же статус элиты здесь сохранился. Элиты странной, с душком. К кому могли они идти, Рома представить себе не мог.
– Ужас вот, эти лестницы, – говорил дядя Саша с озлоблением, поднимаясь. Рома удивлённо оглянулся: лестница была чистая, винтовая, красивая. Что в ней не так? – Сколько просили лифт. Надо лифт. Это ведь ужас что. Коляску как на пятый, а? Это же просто, это я не знаю. И никто, никто. Сколько ни писали.
– Ну, из колясок-то вырастают рано или поздно, – обмолвился Рома, но дядя Саша его не слушал:
– И ведь не просто же важный – заслуженный. И отец, и Ванька… А уж Лёша! На руках носить надо! Так и приходится. Потому что – никто, никто. Только морды воротят, чиновники эти… Ну всё, пришли. – Дядя Саша остановился перед коричневой дверью на пятом и обернулся к Роме, переводя дух. – Ты, главное, ничему не удивляйся. И делай вид, что всё так и надо. И ни-ни! – Он сделал строгое лицо, даже пальцем в воздухе потряс для острастки и только после этого нажал кнопку звонка. Рома автоматически кивнул, совсем ничего не понимая и ни к чему себя не готовя.
За дверью зашевелились. Щёлкнул замок, раз, потом второй. Дверь начала открываться.
– Ага, вот и вы, – послышалось из-за неё, но без особой как будто радости. Потом что-то зашуршало, дверь распахнулась – и Рома сразу понял, о чём говорил дядя Саша.
И что бывают коляски, из которых не вырастают.
– Мама! У нас гости!
Зашуршали колёса; человек отъехал и покатил в глубь квартиры. Рома беспомощно смотрел ему вслед. Он чувствовал жгучий, хотя и беспричинный стыд. Входить не хотелось. Хотелось малодушно сбежать. Дядя Саша подтолкнул его, Рома будто очнулся и шагнул за порог.
– А, Саша, миленький, как хорошо, что вы зашли! – Вытирая руки о передник, из кухни выходила красивая женщина. Рома ухватился за её лицо: улыбчивое, круглое, мягкое, с отпечатком привычной, как бы приличествующей ей грусти, оно было приятное, моложавое и живое. – Елена Павловна, – представилась она, слегка кокетливо улыбаясь и протягивая мягкую тёплую руку. – Я Алёшина мама. Да вы проходите, в дверях не стойте. Саша, как у тебя дела? Тапочки вон. Обязательно, обязательно, у нас не мыто. Саш, помоги молодому человеку, ты же всё знаешь. А вы – как вас, извините?
– Роман.
– Рома, не стесняйтесь. Будьте как дома, у нас всё просто. Саша, дай Роме вон те, синие. Ну, всё, веди. Ты же знаешь всё.
– Ага, ага. – Дядя Саша, обувшись, выпрямился и зашаркал по коридору. Елена Павловна скрылась в кухне.
Рома смотрел то в одну, то в другую сторону и чувствовал смятение. Очевидно, что идти следует за дядей Сашей, но он не хотел. Он боялся снова оказаться рядом с коляской, но всё же пошёл, стараясь не думать о ней, залипая вниманием на деталях: тёмный коридор, лампочка одна, а коридор высокий и длинный и весь застроен стеллажами, книги от пола до потолка, а на другой стене, сверху – велосипед, и зачем им велосипед, Рома чуть головой не задел колёса, а паркет на повороте исшоркан, в полосах – от коляски, догадался Рома.
И понял, что уже стоит, натянуто улыбаясь, на пороге комнаты.
Это был кабинет – светлый, большой, забитый книгами, картинами и музыкальными инструментами, которые были всюду – на стенах, в шкафах, на двух больших круглых столах, на полках, даже на широченных подоконниках. Возле окна стоял готовый к работе холст в подрамнике. У него, спиной к двери, сидел Алексей. Он расчерчивал холст резкими, решительными движениями, ложились чёрные линии, не то уголь, не то грифель. Алексей не обернулся, он работал яростно, даже ожесточённо. Дядя Саша, видимо, к такому привыкший, сделал большие глаза и прижал палец к губам, а потом развёл руками по комнате, приглашая пока оглядеться.