Вега — звезда утренняя
МУЗЫКАНТ
Протяжно и звонко пропели ворота, раскрываясь настежь. И этот звук отозвался в сердце Никиты радостной дрожью. Мучительная зевота, донимавшая его все время, мгновенно исчезла. Он стал коленями на мягкое пахучее сено и, вытягивая шею, глянул в распахнувшийся серый прямоугольник. Светло-зеленый купол неба на глазах становился пустынным. Лишь одна звезда, большая, яркая и прозрачная, как дождевая капля, дрожала на самом краю его и никак не хотела гаснуть. Широкая проселочная дорога, шедшая чуть в стороне от бригадного стана, неясно белела в предутреннем рассеянном свете. По обе стороны ее тянулись темные дома. Нигде не было видно ни огонька, только от электрических фонарей падали на землю круглые желтые пятна.
— Никита, а Никита, трогай, да не дреми, сынок! — закричал от ворот отец. В сыром утреннем воздухе его голос казался глухим.
Никита торопливо поправил съехавший на лоб картуз, дернул вожжами и причмокнул. Рослый гнедой мерин Пегаш нагнул голову и, словно пробуя силы, резко дернул вперед. Потом тяжело и покорно вздохнул и неторопливо потянул груженный битой птицей, мукой и яблоками воз к воротам. На Никиту пахнуло острым конским потом. Сзади Никита слышал шумное дыхание молодой кобылки Барыни. Это следом ехал с таким же возом дед Сашок: невысокий, щуплый, с бородкой клинышком и очками на мясистом носу. Никита знал, что внешность деда часто вводила в заблуждение многих. Когда дед Сашок сидел в правлении, приезжие из района принимали его за бухгалтера и обращались к нему со своими нуждами. А хитрый дед, глубокомысленно сверкая очками, сначала выуживал у них все новости, а потом говорил:
— А ведь ты, малый, не туда адресуешься…
— То есть как? — недоумевал приезжий.
— А так… Бухгалтер-то вон он — в уголочке сидит, заприметил? А я, малый, колхозник обыкновенный, по кличке Александр Никифорович Смурый… Но, между прочим, яблоки у меня в саду первейшие — мичуринских сортов. Вечерком наведайтесь — довольны останетесь.
Многие наведывались и, действительно, оставались довольны.
Больше всего дед Сашок не любил молчать. Казалось, слова так и распирали его, заставляя беспокойно шевелить губами даже в минуты раздумья. И сейчас Никита слышал, как дед Сашок шуршал соломой, бурчал что-то, а потом громко спросил:
— Никита, а Никита… ты баян-то взял, не забыл? А то на базаре покупателей завлекать бы им знатно…
— А я и не думаю завлекать. Я серьезную музыку люблю, — буркнул Никита обиженно.
У ворот на телегу прыгнул отец. Он был коренаст, русоволос, и на широкоскулом лице его удобно разместились такие же голубые глаза, как у Никиты. От сапог его сильно пахло дегтем. Отец взял вожжи, дернул, и Пегаш, почувствовав руку настоящего хозяина, пошел быстрей. Никита оглянулся, чтобы узнать, движутся ли остальные подводы, и увидел, как по белой, словно осыпанной сахаром траве, следом за их возом протянулись темные прямые полосы.
Когда проезжали мимо электрического фонаря, отец покосился на желтую лампочку и сказал:
— Ох, беда с этим Константином, никак он в себе хозяйской жилки не выработает. Это прямо надо сказать. Ишь, светло уже, а он все жжет, спит, что ли? Вот я его на собрании приструню. Ты мне напомни, Никита, как будем назад ехать…
— Ладно, — сказал Никита и вздохнул. Ему было жалко электрика Константина, молодого ладного парня с русым чубом. Несмотря на свои двадцать лет, Константин любил возиться с подростками, одногодками Никиты. Он рассказывал им о работе турбины, давал смотреть вольтметр и вообще был нужным человеком. А вот теперь отношения могли испортиться… Никита знал: отец, Сергей Данилович, — человек строгий, горячий и на собраниях выступает так хлестко, что сразу вгоняет в краску своих противников. Бедный Константин, как это его угораздило не вовремя заснуть?
Телега с грохотом въехала на мост. Никита слышал, как бьются волны о деревянные сваи, но самой воды не видел — река вся курилась белым паром. Громко вскрикнула у берега потревоженная лягушка, ей отозвалась другая, и все смолкло.
Никита сидел на возу, свесив ноги в новых хромовых сапожках. Их ему подарил отец ко дню рождения. Никита исправно чистил сапоги по три раза на день. И сейчас, по мере того как телега двигалась вперед, в голенищах сначала отразились перила моста, потом одна за другой все придорожные ветлы. Синюю суконную курточку Никита расстегнул, так как уже потеплело, а фуражку сдвинул на самую макушку, и теперь его круглощекое, крутолобое лицо овевал ветер. Обычно же Никита старался надвигать фуражку как можно глубже, потому что у электрика Константина была скверная привычка — если Никита несколько раз переспрашивал его о чем-либо, он звонко щелкал его в лоб и говорил: «Ну, започемукал! Лоб вон какой здоровый, а все никак не поймешь…»