— А ведь это отец бушует. Пойдемте-ка скорее…
Мы закрыли избу и побежали к лодке. Вскоре Настя сильными ударами весел гнала лодку, а сама говорила:
— Это он непременно навеселе… Как выпьет, сильно у него сердце разгорается против Игната Петровича.
Она слизывает языком с припухших обветренных губ брызги воды и, доверчиво смотря на меня, жалуется:
— Суматошный он у меня. Вот заладил: «Не будешь ты, Настя, жить у этого типа в прислугах». — «Да разве я у него буду жить? Я с Юрием». А он заладил свое: и Юрка, мол, такой. Разве можно так говорить?
Я пожимаю плечами. Настя понимает мой жест по-своему:
— Ну да, вы здесь человек новый, всего не знаете. А я вот вам скажу так: Игнат Петрович не по душе мне, скрытный, себе на уме, да и живет неладно. Но ведь для этого есть органы, которые им займутся, а мне чего зря человека подозревать? А Юрка — другой. С недостатками он, верно, но ведь их можно исправить… И не может же Юрка за отца отвечать. А вот батя не понимает, все воюет с ними.
Лодка с размаху лезет носом на берег, и я едва не падаю за борт. Когда, выпрямившись, спрыгиваю на мягкий песок, Настин платок мелькает уже далеко впереди. Спешу следом. Отсюда хорошо слышен громкий голос Панфилыча. Он, что называется, вовсю обличает Игната Петровича: припоминает ему и порубки, и наемных косарей, и мотоцикл.
— Эх, милый ты человек, — ласково отвечает ему Игнат Петрович, — ну что ты скандалишь? Выпил — иди домой. Ведь за клевету, золотой ты мой, я привлечь могу тебя, ведь фактов у тебя нет… С кем связываешься, подумай! У меня сын — юрист…
— Плевал я на него! — кричит Панфилыч.
До меня доносится тихий голос Насти.
— Опомнись, отец, зачем все это? Пойдем домой, слышишь… Пойдем.
— Постой-ка, дочка, постой, я желаю людям правду сказать про него.
— Ничего ты таким образом не докажешь, а только меня и себя срамишь… Пойдем…
Послышался шум, пыхтенье. Я ускорил шаги и вскоре увидел дом Истомина, Настя с усилием вела упирающегося Панфилыча к реке. У ворот стоял Игнат Петрович и следил за ними. Потом он сказал громко:
— Правильно, Настя, веди-ка его подальше… А то, вишь, герой… Дочери платье справить не может, а туда же лезет… Жить надо уметь, а не злобиться на соседей.
Панфилыч рванулся и, взлохмаченный, страшный в гневе, двинулся на Истомина. Побледневшая Настя тихо, с болью сказала:
— Зачем же это вы так, Игнат Петрович?
Истомин явно струсил. Держась на всякий случай за ручку калитки, он предупредительно махал рукой на Панфилыча и кричал:
— Ты куда, куда лезешь — смотри!.. Я ведь за хулиганство сразу оформлю на тебя дело… Знай, у меня в газете теперь своя рука…
«Ах ты подлец…» — подумал я и сжал кулаки. Мне хотелось проучить его, но я сдержал себя. Чувствуя, как колотится сердце, я крикнул:
— Что же это вы такую гадость говорите?
Истомин обернулся, увидел меня и побледнел. Но тут же справился с собой и сказал бойко:
— Вы потише, знаете…
— Кулацкая морда! — сказал я, с силой повернулся и пошел прочь.
А через некоторое время я лежал на постели за перегородкой у Панфилыча и горько иронизировал: вот я и узнал кое-что про Истомина. Много ли? А сам кругом оконфузился. Пил у него? Пил! Как теперь на это посмотрят в редакции? Вот он, розовый взгляд на жизнь, что делает. Я до сих пор плохо знаю людей. Ну ладно, это мне хорошая наука. Теперь-то я не буду восклицать подобно некоторым: «Что вы! Разве такие люди возможны на сороковом году Советской власти…»
Я вскочил с кровати: что же, надо действовать! Осторожно выглянув из-за перегородки, я увидел за столом Настю. Уставшая от нынешнего беспокойного дня, она сидела, задумавшись над листком бумаги с недописанными стихами. Нежность к ней — нелегко ей было сегодня — охватила меня. Как у них дальше сложатся отношения с Юркой? Кстати, где он сегодня был — прятался от скандала или просто задержался на базаре?
Настя быстро обернулась, увидела меня и накрыла стихи рукой.
— Знаю, сам был такой… Неплохо получается, — сказал я коротко.
Она посмотрела исподлобья и покраснела.
— Только стихи стихами, а с Юркой тебе надо как следует поговорить… пора…
— А я и так хотела сейчас ехать.
— А мы с Панфилычем как следует возьмемся за Истомина…
— Я сейчас Юрку найду! — Настя выскочила из комнаты.
Я закурил, потом вышел на крыльцо. Смеркалось. В небе быстро бежали разорванные тучи. На крыльце стояли Панфилыч и два незнакомых мне человека. Они назвались соседями Панфилыча. Мы пожали друг другу руки.
— Разговаривала сейчас с нами Настя — правильно вы рассуждаете, — сказал мне Панфилыч. — Больше невозможно терпеть Истомина. Мы думали — остепенится человек, предупреждали, скандалили… продолжает свое… Сегодня Игнат Петрович еще лес собирается вывозить на продажу — мы его и задержим… Давеча я сдуру бузотерил, надо сообща, с толком дело вести… Мало ли что он нас лично не трогает, он лес наш народный тащит, и допускать этого нам не позволяет совесть… А я все, чудак, из-за дочери тянул, боялся ее замешать… А государство страдает — это как? Сколько времени попусту тянул, старый дурак! В таком деле надо действовать с народом и твердо… И с Юркой надо решать… Вон Настя к нему поехала! — Панфилыч показал на лодку, удалявшуюся от берега.