— Защитник у Истомина, говорят, в области высокий есть! — сказал раздумчиво один из моих новых знакомых.
— Вряд ли, это он для пущей важности слух пустил… Да если и так, что они двое против народа? — Я дунул на ладонь. — Песчинки…
— Это вы верно!.. Главное дело, никак наши мужики его не принимают, чужой он нам, не жить ему с нами.
Панфилыч поглядел на небо и сказал:
— Сейчас я зажгу бакены, а потом мы сядем рядком да поговорим ладком.
Он ушел в хату и вскоре вернулся, обвешанный фонарями. Взяв весло, закурил и направился к реке.
Я тоже по хрустящему песку спустился к Дону.
У реки, дышавшей теплом и тиной, смутно проступали очертания лозняка, склонившегося над неясными берегами. Вода бежала темная, бесшумная, только на перекатах нет-нет да и блеснет отражение то одной, то другой звезды и, постепенно расплываясь, уносится вниз по течению.
Я сидел задумавшись. Почти месяц бродил я по этим берегам и окрестностям. Рыбалил, записывал частушки, говорил с людьми и думал, что хорошо знаю и здешних жителей, и местный быт. Но вот неожиданно передо мной открылась другая сторона жизни, которой я до сих пор не замечал, хотя Истомин все время и жил со мною рядом.
На том берегу Дона, как в первый день приезда Юрия из Москвы, играл баян. Видимо, это развлекался Игнат Петрович — скрытный, трудный человек…
Скоро кончается отпуск, мне придется уехать из этих мест. Тяжело это сделать, особенно сейчас, когда беспокоит смутное сознание неблагополучия, творящегося рядом.
А кроме того… именно сейчас, когда я с тревогой смотрел на тихий, ласково плещущий о берег Дон, я все сильнее чувствовал, как сроднился с этой капризной рекой, с Панфилычем, Настей. Словно наяву встало передо мною ее лицо с припухшими обветренными губами. Как тут уедешь? Нельзя не помочь ее трудной любви…
Ночную тишину неожиданно нарушили громкие крики:
— Перевоз…
— Эй, перевозчик, заснул, что ли?..
Припозднившиеся путники вызывали паром. Эхо гулко разносило по окрестностям их требовательные голоса. Где-то в камышах, совсем недалеко от меня, тревожно вскрикнула разбуженная утка.
Над лесом все выше поднималась луна, и золотой след ложился на воду. Рассекая его, от противоположного берега отчалила лодка. Я присмотрелся: Юрка? Лодка медленно, рывками, двигалась к нашему берегу.
А у перевоза все шумели люди, вызывая паром…
ВЕГА — ЗВЕЗДА УТРЕННЯЯ
За стеной пронзительно зазвенел и тут же захлебнулся будильник. Должно быть, его спрятали под подушку. Но Даша уже поднялась с постели.
Радостно глядя на солнечный луч, пересекавший комнату, набросила сарафан и сунула ноги в туфли. Затем, чувствуя в теле бодрую, озорноватую силу, она на цыпочках пробежала мимо спящей матери в коридор.
Спрятавшись за приоткрытой дверью, Даша наблюдала за комнатой, в которой обитал их жилец — Алексей Костриков. Вот он вышел, прислушался к теплой домашней тишине, стоявшей вокруг, и укоризненно покачал головой. Потом тихонько постучался к ним:
— Послушайте, Дарья Сергеевна, пора… все царство небесное проспите.
Никто ему не ответил, и он осторожно заглянул в комнату. Тотчас же лицо его вытянулось, а взгляд стал растерянным.
Даша обрадованно засмеялась и, закрыв рот ладошками, выбежала на крыльцо.
Плескаясь под рукомойником и вздрагивая от колкой, холодной воды, она думала: хорошо, что Костриков поселился именно у них.
Теперь в строгих, неприютных комнатах, где вдвоем жили Даша и мать, стало шумно и по-настоящему запахло жильем. А самое главное — ей радостно было слышать громкий голос Кострикова.
Даша и Костриков были сослуживцами, оба работали в опытном лесничестве. Дубовый массив лесничества начинался прямо в черте города, и если посмотреть с крыльца, то можно увидеть на горе первые ряды зеленых столетних великанов. Они были хмуры и кряжисты, словно былинные богатыри. А в узких голубоватых просветах между ними краснела черепичная крыша здания лесничества.