Никита повернулся на бок и посмотрел на отца. Тот сидел, свесив ноги через край повозки. Тугой воротник гимнастерки плотно охватывал загорелую шею. Лицо, освещенное розовым светом восхода, было задумчиво. Наверное, опять вчера ночью мать уговаривала его согласиться на предложение из района — идти работать заготовителем в райпотребсоюз. А отец сердился и говорил, что карьера торговца его не прельщает и что ему и колхозным бригадиром неплохо. Несколько раз такие разговоры случались при Никите, и он уже заметил, что после них мать целый день ворчит, раздраженно хлопает дверями и лицо у нее становится некрасивым. Отец же больше помалкивал, и Никита вполне одобрял его поведение. Он по собственному опыту знал, что в минуты гнева мать лучше не трогать — кроме неприятностей, это ничего не принесет…
Телега ехала покачиваясь. Никита лежал на спине и смотрел вверх. Ему казалось, что земля сейчас где-то далеко от него, а небо совсем близко. Оно голубело над самой головой, и чудилось — протянешь руку и коснешься купола. Ранними утрами небо над степью все покрыто белесым налетом и имеет хмурый вид. Но стоит загореться востоку, и вот уже легкая розовая зыбь трогает словно застывшие на горизонте еще со вчерашнего вечера легкие облака. В вышине прокатывается одна, другая волна света… И земля тоже просыпается. Целый хор голосов встречает восход. Неутомимо звенят в траве кузнечики, отрывисто перекликиваются перепела, свистят тушканчики. Все оживает, поет, все земное истосковалось по свету и теплу и жадно тянется к солнцу.
Никита слушал, смотрел, как разливается в вышине розовый свет. И была у неба такая притягивающая красота, так ощущалась его беспредельность, что у Никиты закружилась голова. Он закрыл глаза, полежал, подумал и перевернулся вниз лицом. Тотчас же левый бок сильно укололо. Никита полез в боковой карман и достал оттуда целую коллекцию гаек и болтов — подарок электрика Константина. Он смотрел на них и думал, как удивится сегодня Константин, когда ему скажут, куда и зачем поехал Никита.
Несмотря на разницу в летах, у них была давняя дружба. Никите нравилось бывать на электростанции, слушать согласный шум машин, неторопливый говор Константина или, присев над торопливо бегущей водой, думать. А Константину, видимо, был необходим такой внимательный слушатель: он рассказывал Никите о своих изобретениях, показывал разные занимательные модели и посылал его попросить дома то досточку, то гвоздей. Отец давал, а мать говорила, что эти вещи самим в хозяйстве пригодятся, и отказывала, сердито поджав губы. Никита сообщал ее ответ Константину, и тот, качая русым чубом, говорил:
— Эх, какая у тебя матка… Практичности в ней больно много…
Три года тому назад дружба Никиты и Константина чуть было не дала трещину. Это случилось после того, как Никита начал ходить в музыкальную школу. Константин стал меньше посвящать его в свои проекты, и временами Никита ощущал на себе его долгий, изучающий взгляд. Константин смотрел на него с грустью, как на человека, окончательно потерянного для электротехники. Потом он, видимо, примирился с тем, что случилось, и все пошло по-прежнему. Но Никита жил теперь больше музыкой: мелодии окружали его, он дышал ими как воздухом. Ночами ему долго не давал спать шелест посеребренных луной листьев сада, днем тревожили песни работающих в поле девчат. У него в шкапчике было уже немало исписанных нотных тетрадей. Но знали о них немногие. Никита был самолюбив и застенчив и не показывал их…
— Ну вот и Дон показался! — сказал отец громко и хлопнул вожжой по боку Пегаша. — А ну, дорогой, ходи веселей!..
Никита поднял голову и увидел далеко впереди высокие горы. На лобастых склонах их словно выпал снег — это выступил мел из-под смытого дождями чернозема. У подножия гор плескалась розовая река. На ее середине виднелась черная движущаяся точка — паром. «Ух, широк!» — подумал Никита, замирая.
Воз покачнулся, с шорохом осела солома, и сухая спина деда Сашка замаячила рядом с широкой отцовской.
— А ну, одолжи огоньку, Данилыч, — сказал дед Сашок и громко зевнул. — Скучно в извозе быть, не уважаю я этого дела, аж вздремнул с досады…
Сухо чиркнула спичка, дед Сашок зашлепал губами, и над головой появился целый клуб дыма. Никите представилось, что этот дым поднимается от коричневой дедовой лысины, и ему стало весело. А дед Сашок сказал:
— Ну, теперь-то дело быстрей пойдет, Дон-батюшка показался. Эх, и мощная же река! Недаром столько песен про нее сложено. Как это? — Он помолчал и заговорил напевно: — «Как ты, батюшка, славный тихий Дон! Ты кормилец наш, Дон Иванович, про тебя бежит слава добрая…»