— Может быть, мы пройдемся в рощу? — предложил Ланецкий, прерывая ее размышления.
Этим летом они несколько раз совершали такие прогулки, и Наталья Ивановна согласилась:
— Хорошо…
На опушке рощи стояли багровые клены. На одном на уже оголенной от листвы ветке, как нанизанные, сидели синицы. Когда подошли Наталья Ивановна и Ланецкий, синицы с шумом, словно выпущенные из пращи камни, разлетелись в разные стороны.
В роще между белыми стройными стволами берез рос терновник. Наталья Ивановна срывала фиолетовые ягоды, покрытые, как изморозью, белым налетом, и бросала в рот. Ланецкий ягод не ел — у него была оскомина. Поднимаясь на цыпочки, он наклонял ветки, чтобы Наталье Ивановне было удобнее рвать ягоды, сам рассказывал о своей сложной работе, о том, что трудно найти в жизни человека, понимающего тебя, и что это большое счастье для него — встретить такую женщину, как Наталья Ивановна… Она слушала, и он казался ей милым, хорошим, серьезным человеком. А то, что нет у нее к нему захватывающего чувства, которое испытывала она к мужу, то ведь это вполне закономерно: она стала старше, рассудительнее. Кроме того, он тоже пожилой и, видимо, будет неплохим семьянином. А Егорке так нужен отец! Наталья Ивановна вспомнила, с какой завистью смотрит Егорка, когда они бывают в клубе, на ребят, которые приходят в кино с отцами, и вздохнула.
Когда взошла луна, они сидели на опушке. Наталья Ивановна попробовала смотреть на луну — как делала она это в детстве — сквозь полузакрытые ресницы. Сейчас же от луны протянулись тонкие холодные лучи. Они, словно натянутые нити, опутывали лес. Где-то в чаще протяжно свистела ночная птица. И Наталье Ивановне страстно захотелось услышать теплое слово, захотелось испытать простое человеческое счастье. «Ведь я все время одна», — подумала она, словно кому-то жалуясь.
— Наталья Ивановна! — тихо сказал Ланецкий. Она промолчала. Тогда он придвинулся к ней и обнял ее. Он дышал ей в лицо, его горячая требовательная рука двигалась по платью. Наталья Ивановна быстро вскочила на ноги и, вытянув вперед дрожащие руки, забормотала, задыхаясь:
— Нет… не смейте… нет, нет…
Ланецкий тоже встал, отряхнулся и сказал громко:
— Наталья Ивановна, вы меня не поняли… Во-первых, я не намеревался совершить ничего дурного, во-вторых, я искренне хочу связать свою жизнь с вашей… Я люблю вас…
Уборщица пристани Анфиса презирала мужчин. По ее словам, все они «так и норовят нашего брата, бабу безответную, в рог согнуть». Жила она одиноко, уйдя от мужа давно, лет десять тому назад, каждый раз рассказывала о том, как уходила, с новыми детальными прибавлениями. Наталья Ивановна любила слушать ее рассказы, мечтать о будущем…
Стоял теплый осенний вечер. Над щетиной дальнего леса повис, изогнувшись, серп месяца. Он тонкий, бледный, и света от него земле достается совсем мало. Анфиса и Наталья Ивановна, накрывшись одной ковровой шалью, от которой сильно пахнет нафталином, сидели на берегу на меловой глыбе. У их ног лениво плескались волны, то выбрасывая на берег отражение месяца, то снова слизывая его.
— Что это ты, милушка моя, все скучная какая-то ходишь? — спрашивала Анфиса. — Ты, Наташка, бодрей держись, вдовье дело такое — и одна голова не бедна…
Наталья Ивановна лениво улыбнулась.
— Ты, Анфиса, прямо поговорками стала говорить…
— Жизнь — она всему научит, — отвечала Анфиса, — я вон одному такую поговорку сказала — теперь за версту обходит. А то пристал: «Жизнь моя без вас, Анфиса Петровна, не представляет никакой красоты». Я ему и сказала: «А как я тебе красоту-то в подоле принесу?» Не понравилось. «Что вы, — говорит, — сразу мне прозу жизни в глаза суете». — «Ну так вот, — говорю, — пускай я останусь при своей прозе, а ты поди, поищи красоту в другом месте».
Наталья Ивановна захохотала. Анфиса, довольная тем, что развеселила собеседницу, тоже заколыхалась полным телом от безудержного смеха. На этом берегу звонко отзывалось эхо. Наталья Ивановна смолкла, прислушалась и, зябко передернув плечами, позвала:
— Анфиса…
— А!..
— А ведь я замуж выхожу…
Анфиса быстро повернулась, несколько секунд напряженно думала, затем нарочито непонимающе спросила:
— Это за кого же… за этого, финотдельского, что ли?..
Наталья Ивановна кивнула головой. Анфиса хотела увидеть глаза собеседницы — что в них написано, но это не удалось, и она сердито заметила:
— Что, свобода тебе, дуре, надоела, что ли?