Наталья Ивановна, вздохнув, сказала:
— И все-таки тревожно…
— Чепуха! Если ты о хозяйстве, то сейчас всем можно его иметь, лишь бы наемной силы не было.
— А мне-то одной тяжело… Устаю очень! — пожаловалась Наталья Ивановна.
— Потерпи немножко, — сказал Генрих Степанович, — мы что-нибудь придумаем, а пока — что ж поделаешь?
Утро выдалось холодное. Наталья Ивановна встала и сразу же принялась растапливать печку. Дрова были сырые и горели плохо, заполняя комнату дымом. Это злило женщину. Она с полными слез глазами сидела на корточках перед открытой дверцей и упрямо дула в нее, задыхаясь от дыма. Проснулся Егорка и стал звать мать. Не дозвался — заплакал. Наталья Ивановна вскочила, побежала в комнату и отшлепала его. От обиды он закричал еще громче. Наталья Ивановна закрыла руками уши, хлопнула дверью и побежала в коровник. От крика, дыма и холода у нее разболелась голова. Наталья Ивановна кое-как собрала обед и легла, чувствуя себя разбитой и больной. Полежала-полежала, встала, подошла к зеркалу. Оттуда глянуло бледное, окруженное копной непричесанных волос, но все-таки красивое лицо. Наталья Ивановна задумалась, потом подбежала к сундуку и с грохотом раскрыла его. Четыре новых платья, лежавшие сверху, бросились в глаза. Шила — радовалась, а как принесла от портнихи, спрятала, так они и лежат себе до сих пор в нафталине. И недавно сшитое пальто лежит. Куда их надеть? Ни на пристань, ни в клуб она уже не ходила. Генрих Степанович говорит: «С людьми надо осторожней сейчас быть — завистников много. Лучше дома посидеть. Что у нас — телевизора нет?» И сейчас Наталья Ивановна посмотрела на все это равнодушно и закрыла крышку. Опять легла, подумала: «Для кого же я работаю? Зачем? Вот нашила всего и положила в сундук. Раньше одно платье было, да не стыдилась его надевать. А теперь — людей боюсь…»
Вспомнила, что давно уже не была на людях. А как она соскучилась по ворчливому голосу Анфисы, по милому, вечно шумному Дону… Сходить бы сегодня на пристань, может быть, легче на душе станет…
Стукнула дверь, пришел с работы Генрих Степанович. Раздеваясь, ворчал:
— Ты, Наталья, что-то в последнее время неаккуратной стала… Сегодня опять галстук не погладила.
Она смотрела на него, не поднимаясь и чувствуя, как в груди наливается, крепнет злоба.
— Небось и сам бы погладил — руки не отвалились бы… — ответила она.
— Спасибо! Я, значит, работай, я и дома хлопочи… Ну, сказала!.. Обед есть?
— Возьми сам, все стоит на плите.
Он подошел к ней и, наклонившись, спросил:
— Ты что, больна?
— Нет…
— Что с тобой?
— Мне надоело быть прислугой… Что это там? — спросила она, глядя через его плечо в окно, выходящее во двор. Он сказал медленно:
— Я, видишь ли, бычка привел… Мясо на весну свое будет, да еще и продадим…
Тогда Наталья Ивановна рывком поднялась с кушетки и, уже не сдерживаясь, крикнула:
— Ну так и выкармливай сам… а с меня хватит!..
Он отозвался не сразу. В комнате сгустились сумерки, предметы выглядели смутно, словно потеряли привычные очертания. Только прямоугольник окна был виден ясно и голубел, как прорубь. Потом окно померкло. Это Генрих Степанович выпрямился, отошел к столу.
— Послушай, в чем дело? — сказал он. — Я спрашиваю тебя, в чем дело?.. Что же ты молчишь? Ты чем-то недовольна — скажи, зачем же кричать… Ах, да, я и забыл, сейчас мода — жаловаться в вышестоящие организации за неудавшуюся жизнь и на плохих мужей… Ты тоже хочешь жаловаться?.. Что же, иди, жалуйся. Какая низость! Это благодарность за то, что я заботился о семье.
Наталья Ивановна, торопливо надевавшая пальто, спокойно ответила:
— Не беспокойся.
— А куда же ты собралась?
— К соседям. И так одичала…
— Знаю я этих соседей! — сказал Генрих Степанович и махнул рукой. — Но прежде чем идти, ты сними пальто, которое купил тебе твой плохой муж.
Наталья Ивановна возмутилась.
— Я заработала уже на два таких пальто.
— А я говорю — сними. Жаловаться еще хочет! Вот выгоню — будешь опять в одном платье ходить… И никто тебе не поверит, меня знают как хорошего человека.
— Какая же ты гадина! — сказал она.
— Ах, так?.. — схватив жену жесткой рукой за плечо, он с силой толкнул ее.
Она сделала два быстрых шага, потом всей тяжестью рухнула на пол. От удара зазвенело в голове. Но сильнее было чувство обиды. Оно пронзило ее, как острая физическая боль. С трудом подняв голову, Наталья Ивановна взглянула на Ланецкого.