Брат встретил нас холодно — для него будто и не существовало такой традиции, как сороковины. Дядя Сеня выступал в роли примиряющей. Я только держал губы стиснутыми, не в силах выдавить из себя ничего миролюбивого. Ромка пригласил нас на кухню, где угостил довольно экстравагантными блюдами и налил хорошего красного вина. Казалось, он всё же вспомнил о том, что покойный — наш общий родственник и любили мы его одинаково. За столом речь шла о том, о сем, но дядя Сеня тактично перевел разговор в область насущного. Помянули Арсения Николаевича, и дядя Сеня, важно посмотрев на меня, предъявил моему брату найденные нами цветы. Глаза Ромки тотчас округлились — от удивления, восторга и даже едва уловимого страха.
— Где вы это нашли? — прошептал он, но уже знал наперед, что мы ответим ему. С величайшей нежностью он взял в руки мерзкий цветок, словно это был его ребенок. В глазах брата засверкали слезы, причину которых мы с дядей Сеней никак не могли понять — мы вообще не понимали, что происходит. Ромка долго всматривался в растение, изучая каждую его отвратительную деталь — я невольно делал то же самое и вскоре о том пожалел. Чем больше я смотрел на проклятый сорняк, тем более неприятные аналогии он у меня вызывал — казалось, что брат вертит в руках нечто явно не из мира растений, скорее уж некую конечность или часть человеческого тела.
От наваждения меня избавил Ромка — он резко встал и, не говоря ни слова, ушел вглубь дома. Вернулся он уже без цветов, сел и стал вести себя чересчур любезно, хотя до того проявлял сдержанное гостеприимство.
— Прошу, кушайте, — говорил он и улыбался самой теплой улыбкой, которую способен был подарить, чем немедленно вызвал мое подозрение. Впрочем, приготовленное им блюдо обладало изысканным вкусом — никогда до того в жизни я не ел ничего подобного.
— Elettaria cardamomum, — гордо промурлыкал Ромка. — Его семена придают тот вкус, разгадать который тщатся твои вкусовые рецепторы, брат.
— Ишь ты, — только и ответил я.
На мой вопрос, что за растение мы обнаружили с дядей Сеней на могиле деда, Ромка ответил с едва заметной заминкой. Он виновато улыбнулся, потер лоб и застенчиво сказал, что это были дедушкины любимые цветы, с которыми тот себя ассоциировал. Вроде как привез их с Тянь-Шаня, где успел побывать в молодости, и просил Ромку перед смертью посадить пару семян на могиле, посмотреть, вырастут ли. И неприхотливые горные цветы смогли прижиться на кладбищенской почве, подытожил брат и снова раздвинул губы в дурацкой извиняющейся улыбке.
Я сдержанно поблагодарил его за угощение, и мы с дядей Сеней покинули дом моего дедушки. Что-то не нравилось мне в поведении Ромки, но озвучить свои догадки я не мог. Их и не было на тот момент.
Попрощавшись с дядей Сеней, я поддался сиюминутному порыву и вернулся на кладбище, чтобы найти и сорвать еще один таинственный цветок, как на могиле деда, если бы таковой нашелся, и принести домой. При этом убеждал себя, что на следующий же день тотчас отправлюсь в какой-нибудь ботанический сад или институт, чтобы узнать, что это за диковинное чудовище. И мне действительно удалось найти один на могиле Ромкиного отца.
Мне не спалось: мешала июньская духота, никуда не уходившая даже ночью. Открывать окна было бесполезно. Я лежал и предавался самым разным мыслям. Среди них чаще всего, конечно, встречались мысли о брате, дедушке и загадочных цветах с его могилы. Не знаю, сколько так проворочался, занимая голову разнообразной ерундой, но меня отвлек звук из прихожей. Я напряг слух, пытаясь снова уловить услышанное — не показалось ли? И звук повторился: характерный шлепок, будто младенец голой ножкой шагнул по линолеуму коридора. Я подумал, может, у меня там что-то плохо висит или стоит, падает или сыпется. Однако следующие два стука по полу заставили внутренне напрячься — уж очень отчетливо они теперь походили на чьи-то маленькие шажки. В первое мгновение закралась мысль, что ко мне в дом проник вор. Я окинул взглядом свою комнату в поисках чего-нибудь тяжелого и сподручного и нашел только пылесос. Тихонько соскользнув с кровати, я отвинтил у него трубку и, подняв ее перед собой как дубинку, в одних трусах пошел к двери.