За дверью явно кто-то копошился: он стоял на месте, вроде как не совершая никаких шагов, но задевая вокруг себя все предметы, которые только мог найти в прихожей. Вот набок упал мой ботинок оттого, что его зацепили. Поскребли по дереву внутренней входной двери. Зацепили связку ключей на тумбочке, отчего они коротко звякнули. Я взял свое оружие двумя руками и буквально сросся с дверью спальни, вслушиваясь в происходящее. Затем легонько приоткрыл ее, силясь разглядеть что-то в щелочке. В комнате, где я находился, светила полная луна, а вот в коридоре не видно было ни зги. Пришлось ждать, когда к темноте привыкнут глаза.
Уж не знаю, что тогда меня спасло — внезапный всплеск инстинкта самосохранения или то была обыкновенная удача, — но я отшатнулся от щелки и резко хлопнул дверью перед собой, когда кто-то с бешеной силой ткнулся в нее с обратной стороны. Мои глаза успели заметить нечто совершенно неопределенное — я не хотел даже воспринимать как реальность этот едва угадываемый силуэт, который я не мог сопоставить с каким-либо живым существом. На размышления не было времени — я держал дверь, пока мой противник яростно бил в нее. Удары словно совершались плетью, но никак не кулаками.
В конце концов, с той стороны с сумасшедшей скоростью заерзали по полу, я слышал топот тысячи маленьких ножек и старательно удерживал себя от желания открыть дверь и увидеть, кем или чем я был атакован. Раздался звон стекла в гостиной — это разбилось окно. Из окна был лишь один выход — вниз, на землю, высота в пять этажей. Я пытался отдышаться и прийти в себя, а уж потом только принялся задавать вопросы, на которые не мог найти ответа.
Это ж каким нужно быть безумцем, чтобы спрыгнуть из окна пятого этажа, думал я. Выглянул на улицу — там ничего и никого не было, только ночная духота теперь беспрепятственно проникала в гостиную. Включил в доме свет, посмотреть, что пропало. В коридоре царил средней тяжести беспорядок. Мерзкое растение с могилы деда исчезло с концами — цветок я оставил в графине с водой, осколки графина теперь валялись чуть ли не всюду, хотя я не мог припомнить, когда это он успел разбиться.
Всё произошедшее мне нисколько не понравилось — в первую очередь, своей странностью. Я гадал, кто же мог проникнуть ко мне в дом, не взломав замков, не взяв ничего, кроме проклятого цветка, а потом еще и сигануть с высоты вниз, исчезнув в ночном мраке. От всего этого веяло явной чертовщиной, и я начал подозревать Ромку в случившемся. В моей версии было очень много неувязок, но так уж устроен человеческий разум — коли взял за основу некую идею, начинаешь подгонять под нее домыслы, отбрасывая объективные факты.
Днем я пошел покупать новое стекло. Мне позвонил дядя Сеня и спросил, не хочу ли я передать что-нибудь Ромке — он собирался пойти помочь с чем-то по дому, вроде как посмотреть забарахливший холодильник. Я лишь попросил дядю Сеню спросить как бы невзначай о цветах деда, которые очень меня интересовали. В тот день я успел съездить за стеклом, вернуться домой, вставить его в окно и сделать еще много мелочей бытового характера. Однако дядя Сеня всё не звонил. В восемь вечера, когда мои телефонные звонки всё еще оставались без ответа, я решил пойти к дяде Сене сам.
Я обнаружил его на кухне: он сидел на полу, прислонившись к батарее, в луже собственной крови, и держал в руках внутренности, вывалившиеся из его распоротого живота. Недоброе предчувствие кольнуло меня еще перед дверью его квартиры — она была не заперта. Я только знал, что жена дяди Сени, Елена Сергеевна, уехала навестить родственников в эти дни, и не мог придумать ни одной разумной причины, по которой входная дверь оставалась бы открытой. Когда я вошел внутрь, во мне так и пульсировала единственная мысль — «Что-то случилось».
Это было чудовищно: в голове никак не укладывался жизнерадостный, рассудительный дядя Сеня и похожий на него человек на кухне с выпущенными наружу кишками. Складывалось такое впечатление, что он сам себе это сделал — нож, весь в крови, лежал неподалеку, — только зачем ему это было нужно? Еле сдерживая тошноту, я вызвал полицию.
Меня допрашивали, не стараясь ободрить. Казалось, в полиции захотят всё обставить как суицид, пусть и довольно изощренный. Я понимал, что поступаю не очень хорошо, но мне не давала покоя чертовщина, красной нитью проходившая во всей этой истории. И смерть дяди Сени не могла остаться для меня еще одним вопросом без ответа. Я сказал, что в тот день дядя Сеня пошел навестить моего двоюродного брата, Ромку. Сказал, в каких мы были с Ромкой сложных отношениях. И упомянул о его скверном характере. Я не сказал лишь о таинственных цветах на могиле деда — да и не мог я в тот момент всерьез задуматься о них.