Они загрузились в автобус до установки номер одиннадцать.
— Привет, Башенин, — сказал кто-то из попутчиков. — Кто это с тобой?
— А по морде не узнаёшь? — ухмыльнулся Серёга.
Мужик-попутчик посмотрел на Митю, на Серёгу и снова на Митю.
— А чё ты не говорил, что у тебя близнец есть?
— А ты, Потапов, ебать как интересовался!
Территория комбината была гигантской. Автобус катился по дорогам, переезжал рельсовые пути, над ним проплывали трубопроводы; за деревьями мелькали длинные корпуса, разная техника и ряды белых цистерн; в просветах или на отворотах внезапно вздымались могучие промышленные сооружения.
— Смотри туда, охренеешь, — с удовольствием предложил Серёга.
Митя увидел обширную площадь, сплошь заваленную горами коротких, как бочонки, брёвен. На высоких эстакадах застыли автопоезда из тягачей с вагонами-думпкарами; ребристые бункеры вагонов медленно наклонялись, и сквозь проёмы в днищах высыпались, ворочаясь внутри себя, как потоки глыб в камнепад, лавины чурбаков, а бульдозеры отгребали их в сторону.
— Товарный двор дефибрерного цеха, — пояснил Серёга. — Сюда привозят древесину с лесосек, а на цеху жерновами её размалывают в щепу. Потом по конвейеру щепу передают на рафинерную фабрику, где измельчители крошат её в древесную массу. А древмасса уже к нам на установки идёт.
— А вы что производите? — спросил Митя.
— Бризол! — гордо ответил Серёга.
— Это топливо?
— Это наша жизнь! Раньше нефть была, теперь — бризол! С него энергии в десять раз больше, чем в нефти. В Китае всё на бризоле. У нас, ясен пень, тоже.
— Бризол увозят в Китай? — Митя кивнул на цистерны с иероглифами.
— Куда ж ещё? — усмехнулся Серёга. — Нам без Китая не прожить.
— Почему?
— Мы ему — бризол, он нам — всё. Машины, материалы, жратву. У нас же радиация, сельского хозяйства нет. Ни хуя вообще нет. Есть только большие города, которые на наши рубляни жируют, а вся остальная страна валит лес и гонит бризол для Китая. Китай без нас сдохнет, а мы без него. Вот так-то, братан, если ты раньше этого не знал.
Автобус повернул к исполинской конструкции: над прямоугольными бетонными сооружениями вставала многоярусная стальная вышка, густо оплетённая мостиками и переходами, к её верхней площадке протягивалась длинная решётчатая ферма; рядом возвышались ещё две могучие толстые башни с купольными верхушками — кауперы; отдельно торчала кирпичная труба с монтажной лестницей; сбоку находился цилиндрический резервуар; к подножию всей конструкции с одной стороны примыкала сложная эстакада на два уровня: нижний — с белыми железнодорожными цистернами, верхний — с ржавыми вагонетками; над эстакадой нависало разгрузочное устройство.
Пассажиры выбрались из автобуса на солнцепёк. Серёга закинул голову, оглядывая промышленную громадину, и улыбнулся. Митя вдруг понял, что его брат любит всё это: бризол, масштабы производства и свою работу.
— Раньше, до войны, комбинат был металлургическим, — рассказал Серёга. — Варили сталь, делали прокат. Но металла в Китае и своего хватает до хрена. А доменные печи, оказалось, можно переделать под перегонку древесины на бризол. Процессы кое в чём схожи, только компоненты разные и температуры гораздо ниже. Остальное — то же самое: футеровка, фурмы, нагрев, продувка, охлаждение, загрузка, выгрузка, всё такое… И металлургические заводы перепрофилировали на лесоперегонные. Китайцы подшаманили кое-где, чего надо достроили — и завертелась карусель.
— А ты кем работаешь? — спросил Митя.
— Видишь вон ту халабуду с тележками? — Серёга указал пальцем. — Это скиповый подъёмник. Загружает подготовленную древмассу в установку. Я — оператор. Хорошая работа, без байды. Мне другой не надо.
Серёга скинул рюкзак Мите под ноги.
— Пойду к начальству отпуск выбивать. Жди меня тут.
Он двинулся ко входу.
Митя опять стоял и ждал. Лесоперегонная установка мощно и объёмно гудела, в её утробе лязгало и погромыхивало, время от времени откуда-то со свистом выбивался пар, на эстакаде постукивали колёсами цистерны.
Серёга вынырнул из-за угла, взъерошенный, будто после драки.
— Орали, блин, всем отделом, как потерпевшие, — пояснил он и сплюнул в досаде, а потом протянул Мите что-то вроде часов: — Держи. Дарю. Это индикатор. Подрезал у кого-то в душевой, нефиг хлебалом щёлкать…
— Для чего он? — спросил Митя, принимая подарок.
— Считает твою дозу радиации. Три часа в день можно в лесу без защиты проводить, это безопасно. Индикатор показывает, сколько часов ты набрал. Потом научу пользоваться. Пошли, нам сегодня далеко ещё шпарить.
Серёга навьючил рюкзак.
— Куда мы идём? — спросил Митя.
— На карьер, — не оглядываясь, бросил Серёга. — Он уже за территорией, а там облучение.
— И зачем нам туда? — удивился Митя, еле поспевая за Серёгой.
— Подрежу самосвал. За Типаловым с ветерком погонимся.
09
Дорога на Банное (I)
— Просеке этой года три, — сообщил Егор Лексеич. Он стоял в полный рост и держался руками за край броневого короба, край находился на уровне его плеч. — Если бы не протравили, мы бы уже не проехали.
Просека выглядела как длинная прямая щель между двумя массивами почти зрелого леса. Лесу было лет пять. Рябины, липы, ёлки, тополя, клёны, пихты, берёзы — всё вперемешку. Деревья вымахали уже на десяток метров, стволы были толщиной в ногу человека. А на просеке из красноватой земли, выжженной кислотой, реденько торчали кривые уродцы с мелкой листвой. Мотолыга давила их легко, с громким хрустом, словно не давила, а жевала.
Вёл машину Холодовский. Он крепко сжимал двурогий руль, оплетённый пластмассовой сеткой, и поглядывал на планшет с картой местности; планшет в держателе торчал рядом с круглыми циферблатами на приборной панели. К борту рядом с Холодовским ремнями был пристёгнут автомат.
Машину трясло, и Егор Лексеич опустился на своё место.
— Ладно, — сказал он. — Доставайте телефоны, начнём карту учить.
Десантный отсек был забит ящиками и коробками: люди сидели там, где смогли втиснуться. За бортами шуршали и скребли ветки.
— Сбрасываю вам ссылку, — Типалов ловко тыкал коротким пальцем в экран. — Цените, что забочусь за вас. Давайте открывайте.
— Это что за навигация, шеф? — деловито поинтересовался Фудин, судя по всему, мужик дотошный и въедливый. — «Скайроуд» или «Чи линь»?
— Кто лес рубит? — спросил его Типалов. — Пиндосы или китаёзы?
— Понял, «Чи линь», — быстро ответил Фудин.
— Смотрите, — продолжил Егор Лексеич. — Всё разбито на делянки… Лес восстанавливается за восемь лет. Значит, каждые восемь лет каждую делянку вырубают. Те, которые сейчас рубят, закрашены тёмно-зелёным, остальные — просто зелёные. Цифры на делянках с нуля до восьми означают, сколько лесу лет. Где светло-зелёное — там без леса: вырубка, луговина, поляна или ещё что-нибудь. Грязненькое такое — заболоченный лес.
— Ой, Егора, ничего не понимаю… — жалобно вздохнула Алёна Вишнёва.
Маринка прикусила губы, чтобы не ухмыльнуться. Крупная, фигуристая тётя Лёна изображала беспомощную дурёху, чтобы нравиться дядь Горе. Дядь Гора любил быть главным, любил покровительствовать — Маринка это знала, и тётя Лёна умело ловила мужика на его предпочтениях.
— Да чё ты прибедняешься, мам? — сморщился Костик, сын.
Костик был высокий, тощий, голенастый, длиннорукий, сутулый, весь какой-то разболтанный. А ещё — губастый, носатый и лохматый. Не в мать, короче. Он сразу заметил Маринку, и та почувствовала его интерес.
— Ты мне снова всё объясни, Костичек, — попросила тётя Лёна.
— «Костичек», — фыркнула Маринка.
Бризоловый дизель мотолыги был компактнее, чем тот, что изначально предусматривался конструкцией машины. Сдвинутый к борту, он освобождал проход к местам водителя и штурмана. Закрытый железным кожухом, а сверху ещё и дощатым настилом, он рокотал глухо и размеренно. От горячего масла в мотолыге пахло как-то по-древесному — одновременно дёгтем и смолой.
— Самые опасные делянки — даже не те, где лесоповал, а те, где проводят риперовку, — продолжал обучение Егор Лексеич. — Это цифры с трёх до пяти. Риперовка — это когда по делянке шныряют такие шустрые комбайны, риперы называются, и рубят молодняк и кусты. Прореживают лес, чтобы здоровее был. На карте делянки под риперовкой обозначают с крестиками. Риперовка может начаться с любого момента, так что делянки три — пять лучше обходить.