— Ну что, напугались до хрена? — весело спросил Егор Лексеич у бригады. — То-то, братцы! — Он назидательно поднял палец: — Запоминайте! Бзди, но бди! А сейчас — всё, урок закончен, шуруем к мотолыге.
14
Дорога на Банное (IV)
Не рискуя форсировать реку в темноте, они остановили самосвал на берегу. Всю ночь машина рокотала дизелем вхолостую, а они спали на капоте — на огороженной площадке возле рулевой рубки. Серёга прихватил из дома два байковых одеяла: одно он постелил поверх дёрна, другим укрыл себя и Митю. Всё равно было холодно. Они прижимались спинами друг к другу.
Митя проснулся на восходе. Низкое солнце освещало угол площадки нежным розовым светом. Митя перелез к ограждению и уселся на пригреве, рассматривая Серёгу. Брат уже не казался ему отражением в зеркале. Он был отдельным человеком, другим, непохожим. Чужим? Конечно, чужим. Четыре дня назад Митя о нём и не подозревал, хотя и не помнил этого. Но вчера вдруг обнаружил, что верит брату. Там, в котловане, он поверил, что брат выручит. И взбесился не потому, что Серёга его подвёл, а потому, что братья не подводят. Ну, и врезал Серёге — так сказать, по-братски. Правда, Серёга тоже двинул ему в челюсть… Оно понятно: Серёга вырос в маленьком городе, где на удар — даже справедливый — всё равно отвечают ударом.
Серёга проснулся, сел и зевнул, как собака.
— Дак чё, — спросил он, — едем?
Река была мелкая, переметённая жёлтыми песчаными отмелями; солнце пробивало воду насквозь, и весело искрился перекат. В незрелой синеве неба метались и заполошно верещали стрижи. Тихо качалась прибрежная осока. Огромный грузовик с неповоротливой осторожностью перебрался через брод, спуская вниз по течению потоки мути; его промытые колёса заблестели.
Серёга сидел в рубке за рулём. Всякую дурную зелень, насколько было возможно, они с Митей из рубки вычистили. Изуродованная ножом крышка секции автоматики висела на одной петле, из проёма торчали провода.
— Часа за три до Банного доедем, — самоуверенно заявил Серёга.
— Что там? — поинтересовался Митя.
— Старая дорога на Белорецк. Её хорошо протравили — до сих пор ещё не заросла, и лесовозов нет. Бригады всегда по ней в горы ездят.
— А мы не застрянем в лесу на такой большой машине?
Серёга ухмыльнулся:
— Я маршрут по свежим делянкам проложил, где деревья маленькие.
Перед ним на держателе торчал навигатор с картой местности. Серёга пальцем подвигал карту по экрану.
— Здесь аппаратура на китайском, а я свой телефон подсоединил.
Серёге нравилось управлять гигантским самосвалом. Было в этом что-то мощное, значительное, будто он — капитан и ведёт корабль по морю, хотя моря Серёга никогда не видел. Самосвал катился ровно — по лесу как по лугу.
Митя вышел из рубки и встал возле ограждения. С высоты капота открывался вид на просторную равнину. Безмятежно жарило солнце. Молодой лес был ниже площадки, зелёные верхушки казались сплошным мохнатым ковром. Грузовик бестрепетно сминал и валил деревца, перед грубой мордой машины перемещалась зелёная впадина — живая, дрожащая и глубокая. Из неё вылетали птицы, изредка проносились серые зайцы. Дизель гулко клокотал; под колёсами неумолчно хрустело, будто бы там плескались волны.
Серёга посматривал на брата с неожиданным удовлетворением: пускай охренеет — кто его ещё так прокатит? После вчерашнего мордобоя Митяй сделался Серёге как-то симпатичен. Не стерпел подставу — значит, не дрищ.
Серёга настроил круиз-контроль и маршрутизацию, отсоединил телефон от системы, подхватил свой рюкзак и выбрался к Мите.
— Пожрём? — предложил он.
Вчера, подравшись, они даже не поужинали, а мать дала им бутерброды.
Они сели на свёрнутые одеяла. Грузовик ехал сам по себе.
— Чё ничё не спрашиваешь? — спросил Серёга.
— А что я должен спрашивать? — строптиво ответил Митя.
— Ты же всегда чё-то спрашиваешь, — Серёга подал бутерброд.
— Я всё уже знаю!
Серёга понимающе усмехнулся с набитым ртом.
Митя жевал и глядел, как перед грузовиком бесконечно стелется зелёная волна, и ему это было почему-то не безразлично.
— Жалко деревья, — сказал он.
— Херня! — заявил Серёга. — Через год такие же будут стоять.
— Через год не будут. Этому лесочку лет десять.
— Ему год, — возразил Серёга. — Здесь рубили в прошлом июле. На карте написано. Я же тебе объяснял — радиация, всё растёт быстро.
Митя окинул взглядом равнину с молодыми ёлочками и берёзками. В мыслях что-то шевелилось — словно бы чужое, не его. Или его, но забытое.
— Селератный лес… — вдруг произнёс Митя.
— Чё? — не понял Серёга.
— Фитоценоз с ускоренной вегетацией.
— Кто с чем?..
— Я вспомнил! — поражённо сказал Митя. — Выскочило откуда-то… Этот лес называется селератным. Излучение подхлестнуло темпы его вегетации.
— Говори, блядь, по-человечески! — рассердился Серёга.
— Вегетация — это период развития растений.
— И чё?
Митя поглядел Серёге в глаза:
— Это ведь ненормальный лес?
— Ясен пень, ненормальный! Тут всё ненормальное! Древесина хрупкая, горит синим огнём, сгнивает за пару сезонов — только на бризол и годится.
Серёга достал сигареты и закурил. Митя молчал и о чём-то думал.
— Да за городом вообще ничего нормального не растёт! — Серёга решил добавить подробностей, чтобы Митя ещё что-нибудь вспомнил: — Картошка горькая, морковь, сука, мягкая, яблоки — как бумагу хаваешь… В городе под решётками всё как положено, а с радиацией говно получается.
— Растения не успевают формироваться, — пробормотал Митя.
— Угу! — удовлетворённо кивнул Серёга. — Давай продувай мозги!
Если Митяй восстановит соображение, то от него как от Бродяги пользы бригаде будет куда больше. Укажет тех «вожаков», которых с Харлеем нашёл.
— А на производство бризола какая древесина идёт? — спросил Митя. — Лиственная или хвойная?
— Да однохуйственно. Любую рубят. А что на делянках остаётся, то сразу гниёт и превращается в эту, как её, в почву. Вся земля жирная стала.
— Селератный педогенез, — сказал Митя. Он словно вслушивался в себя. — Нет, я изучал не биогеоценологию, а что-то другое…
— А что? — с любопытством спросил Серёга.
Митя пошевелил пальцами, точно ощупывал нечто неосязаемое.
— Что-то мелькает, а ухватить не могу…
— Ладно, ещё догонишь, — великодушно пообещал Серёга.
Гигантский грузовик плыл в зелёных разливах, а вдали, как линия берега, появилась тёмная зубчатая граница более высокого леса. Серёга, вздохнув, поднялся и направился в рулевую рубку.
— Сваливаем, — сказал он Мите. — Сейчас по просеке попрём.
В рубке Серёга переключил машину на ручное управление.
«Лю Чонг» оказался шире, чем просека. Серёгу это не смутило: он верил в победительную мощь машины, что принимала в кузов двести тонн грунта и вывозила его на подъём из карьера. Левыми колёсами грузовик катился по мелкому подросту на свободном пространстве, а правой стороной загребал чащу. Удар капота сбивал деревья, они с шумом падали на просеку или друг на друга. Машину качало и трясло, под колёсами яростно трещало. Длинные ветви скребли по борту, по кузову, подметали площадку возле рулевой рубки, точно хотели схватить и вытащить из рубки водителя, который устроил это бедствие. В воздухе кружили сорванные листья. Грузовик вспарывал дебри и вываливал их зелёные внутренности себе на морду.
Митя смотрел, как деревья ломаются и размахивают руками. Даже в рубке он уловил свежий и будоражащий запах израненного леса — и вдруг, подпав под власть запаха, словно растворился в лесу, не теряя себя. Всё, что ощущал и осязал этот лес, Митя тоже ощущал и осязал. Пускай лес мутировал от излучения, он всё равно был живым: он страдал и в какой-то недоступной своей глубине вскипал от гнева. Наваждение опалило Митю — и развеялось.
— Лес чувствует, как мы его мучаем, — потрясённо сказал Митя Серёге.
— Ни хера он не чувствует, — ответил Серёга. — Его срубят через три года.