Серёга тотчас распахнул дверь — он хотел понять, что же происходит на луговине у заводи. А по луговине метались длинные лучи; они то разбегались, то скрещивались, озаряя кусты, деревья и Бродяг. И грохотали автоматы.
Фонарями светили Митя, Матушкин и сам Егор Лексеич. Лучи бегали как попало, в их беспорядочной чересполосице Бродяг казалось вдвое больше, чем было на самом деле. Фудин и Холодовский стреляли почти наугад.
— Муха! — озираясь, заорал Егор Лексеич.
— Мы здесь! — заорал в ответ Серёга.
Маринка отпихнула его и тоже закричала:
— Я здесь, дядь Гора!..
Егор Лексеич наконец отыскал их взглядом — они стояли на форвере у кабины. Облегчение прокатилось по душе Егора Лексеича, как поток, и словно отмыло понимание, что этот парень — Башенин — явился в бригаду вовсе не из-за брата. Вернее, далеко не только из-за брата. Муха — вот кто интересовал Башенина куда больше, чем приблудный близнец.
А Митя в прыгающем хаосе света и тьмы увидел, что уцелевшие лешаки уже повернулись к атакующим спинами. Они уходили — уходили в лес. Они больше не представляли опасности, если вообще были опасны. И Мите стало их жаль — не как людей, изуродованных до омерзения, а как неких огромных насекомых, которые живут своей непонятной подземной жизнью, но можно их и не убивать, если они уползают прочь.
— Не стреляйте! — крикнул Митя. — Хватит!
— Отбой огню! — сразу же властно рявкнул Егор Лексеич.
Он привык доверять Бродягам.
Грохот автоматов мгновенно затих.
Лучи фонарей обшаривали луговину. С высоты форвера Маринка видела, что в истоптанной траве лежат пять или шесть тел. А затем трое Бродяг — вроде бы мёртвых — заворочались и начали неуклюже подниматься на ноги. Фудин и Холодовский снова вздёрнули автоматы. Но Митя вдруг подошёл к одному из лешаков и начал толкать его по направлению к лесу.
— Уходите! — говорил он лешакам, словно те были домашней скотиной.
И лешаки, спотыкаясь, заковыляли через ручей к деревьям и кустам.
Маринку это заворожило. Какое нужно бесстрашие, какое понимание, чтобы приказывать таким расчеловеченным тварям?..
Егор Лексеич тоже был изумлён, но изумлён неприятно.
— Ты, вообще, на чьей стороне, Митрий? — спросил он негромко. — На нашей или на его?.. — Егор Лексеич кивнул через плечо на лес.
Митя не знал, что ответить. Он ведь не собирался спасать лешаков. Просто стычка была исчерпана — и незачем плодить зло. Митя даже и не думал, что есть две стороны — людей и леса. Не думал, пока Егор Лексеич не спросил.
— Если нас позвал, значит, на нашей, — ответил за Митю Холодовский.
— Ну-ну, — многозначительно изрёк Егор Лексеич, посветил Мите прямо в лицо, а потом отвернулся и пошагал к форверу. — Муха, ты как? — крикнул он.
— Что я сделал неправильно? — моргая, Митя поглядел на Холодовского.
Холодовский размышлял, поблёскивая под луной очками.
— Это кто уж как судит о Бродягах, — наконец сказал он. — Для Лексеича они — выродки. Мутанты. Звери. Вроде псов. Пока пёс домашний, служит верно — он молодец, а отбился, одичал — его лучше пристрелить.
— А для вас? — осторожно поинтересовался Митя.
— А для меня Бродяги — те же чумоходы. Только люди, а не машины.
24
Гора Шапка (III)
Солнце ещё не взошло над горизонтом — оно только высветило небо на востоке, а скалистая вершина горы уже волшебно порозовела на фоне синевы запада. Потом по распадкам поплыли туманы, всё озарилось, деревья и камни на склонах горы отбросили тени, а вершина превратилась в бледное золото.
Алёна расставила шире колени и локти, мягко сопротивляясь свирепым толчкам, и сладко застонала — каким мужикам это не нравится? Егор Лексеич, обессилев, упёрся руками ей в спину и перевёл дух, а затем с хозяйским одобрением шлёпнул её по белому круглому заду. В блаженном опустошении оба они повалились на расстеленное в траве покрывало.
— Могучий ты ёбарь, Егора! — прошептала Алёна, целуя Егора Лексеича.
Она, конечно, преувеличивала, но Егор Лексеич этого не понял.
Он лежал и думал, что хорошо бы сейчас покемарить часочек, но бригада наверняка уже проснулась и варганит завтрак. Он должен быть с бригадой.
— Подъём, бригадир! — вздохнула и Алёна.
Она села, оправила лифчик, спрятав большие груди, встала, одёрнула спортивную кофту и принялась натягивать трусы и трико. Кряхтя, Егор Лексеич тоже поднялся и подобрал одежду. Засовывая ногу в штанину, он едва не рухнул, и взгляд его упал на две консервные банки, что валялись в кустах.
Егор Лексеич босиком направился к кустам и вытащил банки. Китайская тушёнка. Свежая — недавно открыли, желе ещё блестит на дне… Егор Лексеич перевернул банку и посмотрел номер партии на дне. Это была тушёнка из его неприкосновенного запаса. Запас хранился в ящике в мотолыге.
— Смотри, Алён… — позвал Егор Лексеич. — Кто-то у нас на бригаде с моего энзэ продукты пиздит и жрёт.
— Может, не наши банки? — засомневалась Алёна.
— Да как не наши-то? — разозлился Егор Лексеич. — Я собственные талоны все в энзэ вложил!.. Бля, найду и убью падлу! Такое нельзя спускать! Друг у друга воруют — похуй, а у бригадира — не трожь! Или конец бригаде! Не знаешь, кто это может быть?
Алёна замялась, перебирая пальцами свою толстую короткую косу.
— Колись, дева! — потребовал Егор Лексеич.
— Я же не могу так поклёп-то возводить, Егора…
— Колись!
— Наверное, Деев это, — сказала Алёна. — Пока ночью вы за Мариночкой бегали, он куда-то уходил. Никто не спрашивал его, зачем да куда.
— Ну точно Калдей! — сразу утвердился в мысли Егор Лексеич. — Консерву скрысить только он способен… Глаз ему на жопу натяну!
А возле мотолыги бригада уже готовилась к завтраку. Холодовский убрал полиэтилен с решётки, и Фудин развёл костерок. Над бледно-синим утренним огнём на перекладине висели два закопчённых котелка. Дежурил Матушкин. Он деловито суетился у костра, помешивал в одном котелке поварёшкой.
— Чё хавать будем? — бодро спросил Костик.
Матушкин взял две выпуклые миски и засунул себе под футболку на грудь; придерживая миски рукой, он прошёлся, оттопырив зад и по-утиному двигая выпяченным животом. Сходство с Алёной было таким очевидным и ярким, что бригада грохнула от хохота, даже Холодовский скупо улыбнулся. Матушкин сделал свою щетинистую и морщинистую рожу приторно-сладкой и почти пропел ласковым голосом Алёны:
— Сёдни, ребятоньки, суп из семи залуп! Ведро воды и хуй туды!
Костик тоже заржал, но сквозь смех всё равно крикнул:
— Ты чё, блядь, мою мамку позоришь?!
— А меня можешь показать? — загорелся Серёга.
— Тебя?..
Матушкин вынул миски и смерил Серёгу оценивающим взглядом. Затем сделал глупо-самоуверенное лицо, нахмурил брови, открыл рот и завертелся на месте, быстро, пристально и требовательно вперяясь глазами то в Талку, то в Холодовского, то в Митю, то в Маринку.
— Где тут пизды получить надо? — голосом Серёги спросил он.
Бригада снова грохнула. Это и вправду был Серёга — очень решительный и бестолковый. Митя смотрел на художества Матушкина с изумлением.
— Фудина передразни! — смеясь, предложила Талка.
Матушкин прищурился на Фудина, размышляя, каким-то образом собрал всю свою морщинистую морду к носу, сделал внимательные глаза, наклонил голову, будто одним ухом прислушивался к небу, и чуть раскорячился.
— Шеф, я обоссался, штаны мне поменяешь? — по-фудински спросил он.
Опять все ржали, даже Фудин — хотя и несколько принуждённо.
— Теперь Николая! — окончательно развеселилась Талка, она сидела рядом с Калдеем на пластиковом ящике. — В тот раз ты так здорово его собезьянил!..
Матушкин расправил грудь и отвёл плечи, на ходу превращаясь в Калдея, но не успел завершить перевоплощение. Взбешённый Калдей воздвигся перед ним во весь свой богатырский рост и прорычал:
— Я дебил, что ли, надо мной тут мудить?!
Он цапнул огромной пятернёй смеющуюся Талку за лицо и толкнул назад — вздёрнув ноги в кедах, Талка кувыркнулась с ящика в траву. С Матушкина мгновенно слетела вся дурашливость. Не колеблясь, Матушкин тотчас нанёс Калдею удар под дых — до рожи он просто не доставал. Могучий Калдей и не дрогнул. Он как-то небрежно махнул рукой, ответив Матушкину кулаком в челюсть. Матушкина отбросило, точно куклу. На миг он потерял ориентацию. А Калдей двинулся на него как трактор и снова беспощадно ударил в лицо.