Серёга чувствовал, что Митя не врёт. Да и зачем ему врать?
— Может, ты ехал куда на попутках? — предположил Серёга. — Ну, тебя грабанули и выбросили на дорогу. Дали по башке — она и повредилась.
— Не исключено, что и от сотрясения мозга амнезия, — согласился Митя.
— Может, ты к нам ехал? — с надеждой спросила мать. — Ну, познакомится, посмотреть на родственников…
Митя беспомощно развёл руками.
Мать включила в кухне свет — за окном уже темнело — и поставила на стол сковородку с ужином.
— Бедно у нас, не обессудь, — сказала она.
— Да уж, бананьев нету, — хмыкнул Серёга. — Не городские разносолы.
Он снова разлил водку, и они снова выпили.
Митя ел вежливо, аккуратно, но Серёга видел, что он голоден как волк. Серёге интересно было наблюдать за братом — будто за самим собой в зеркале. Ощущения были непонятные. Хотелось угостить брата чем-нибудь ещё, как себя, — или врезать по морде. Ведь собственный облик принадлежал только ему, Серёге, и тот, кто пользовался им, этим обликом, — вор. Мать присела чуть в стороне на табуретку и тоже смотрела на Митю, но жалостливо.
Митя наконец отложил вилку.
— Простите за бестактность, — осторожно сказал он. — Но получается, вы про меня вообще ничего не знаете, да? Я жил отдельно? А почему?..
Серёга уже понял почему, но ответ обидел бы маму.
— По кочану, — грубо отрезал он.
А мать заплакала:
— Война же, Митенька…
— Какая война? — искренне удивился Митя.
— И этого тоже не помнишь? — опять разозлился Серёга.
— Амнезия…
— Хуямнезия!
Серёга налил себе одному, выпил и встал.
— Вымыться тебе надо полностью, братец, воняешь, — бросил он, усмиряя гнев. — Титан включу, чтобы вода нагревалась. Шмотки свои дам.
— Искупайся, а твою одежду я постираю, — тотчас пообещала мать.
Серёга пошёл в прихожую. Света здесь уже не было — мать экономила. В темноте Серёга споткнулся о ботинки Мити и в сердцах выругался, нашаривая выключатель. Вспыхнул жёлтый пластмассовый плафон. Расшнурованные армейские берцы брата валялись прямо посреди прихожей, как огромные дохлые крысы. Серёга вдруг вперился в них, и в голове замелькало. Такие же берцы были у Харлея. Серёга вёл мотоцикл, мёртвый Харлей лежал в коляске, а его ноги, обутые в берцы, торчали вровень с рулём…
Харлей… Тогда — перед выстрелом — он ведь принял Серёгу за кого-то другого… Он сказал: «Димон, ты за мной с “Гарнизона” припёрся?» Димон… Дмитрий… Митя… Харлей принял Серёгу за Митю! Они были знакомы!
А ведь Маринка говорила ему о последнем маршруте Харлея… Серёга стоял в прихожей и вспоминал, как гулял с Маринкой по Ленинградке. У него-то нет никакой амнезии, он всё помнит… Бли-и-ин… Ну и дела… Вот, значит, кто ты — братец Митенька!.. Ты — из тех городских мудаков, что упрямо сидят на объекте «Гарнизон», сдвинутые мозгами на своей долбаной хрени… Ты, Митенька, пришёл не к брату и не к матери… Ты шёл за Харлеем!
03
Соцгород Магнитка (III)
Серёга виделся с Маринкой недели три назад, в конце июня. В последних числах месяца обычно отоваривали талоны, и Серёга пошёл в гастроном на Ленинградской за водкой. Так-то он пил редко, дома уже скопилось бутылок пять, но не пропадать же талонам. И в очереди он заметил Маринку — недалеко от кассы. Он пристроился рядом, хотя дело, конечно, было не в длине очереди.
— Эй, парень, ты здесь не занимал! — недовольно загомонила очередь.
Возле Маринки Серёгу всегда охватывала какая-то дурацкая лихость — или угрюмая злоба, как тогда, когда он оставил Маринку Харлею.
— Это жена моя! — оборачиваясь, весело пояснил Серёга.
Маринка возмущённо фыркнула, сдув с глаз чёрную чёлку.
— Чё несёшь! — ответили из очереди. — Она ещё со школы!
Маринка только что окончила учагу и считала себя взрослой.
— Не со школы ни с какой! — отсекла она. — Стойте и не лезьте к людям!
— Хамка малолетняя! — сообщили из очереди.
Маринка и Серёга одинаково отвернулись, чтобы не связываться.
С Маринкой Серёга познакомился на комбинате. Он работал на скиповом подъёмнике, а Маринка тогда ещё училась: Типалов подсуетился, чтобы его племянницу приняли в группу бризолосинтеза, и потом Маринка получила бы непыльную должность оператора ректификационной колонны. В тот день из учаги привели экскурсию, чтобы показать производство. И Серёга сразу отметил эту девку с чёрным хвостом. Она напоминала вороного жеребёнка.
— Как выпускной отметила? — негромко спросил Серёга.
— Нормально, — Маринка жевала жвачку. — Напились все как дураки.
— А ты сама пила?
— Я-то немного. Не как эти.
— Что делать собираешься после учаги? — улыбаясь, допытывался Серёга. — На комбинат пойдёшь? Оператором?
Серёга знал, что комбинат Маринка ненавидит. Вернее, презирает.
— Не пойду я туда! — Маринка строптиво махнула хвостом.
— Егор Лексеич ради тебя столько жоп там вылизал.
Егор Алексеич Типалов, Маринкин дядя, заменял ей отца.
— Да мне пофиг! Я для него эту долбаную учагу закончила, и хватит!
— Работать-то надо, — заметил Серёга. — Или хочешь у дяди на шее сидеть?
— На комбинат говно варить я не пойду!
Серёга даже обиделся. Бризол — не говно, а главное топливо в мире!
— Я же варю — и ничё, — глупо сказал он.
— Ну и вари, кому ты нужен! — Маринка гневно надула пузырь из жвачки.
«Кому ты нужен?» — повторил про себя Серёга. Вот Маринке-то он как раз и не нужен, потому что работает на комбинате, а не Бродяга, как Харлей.
Маринка не хотела смиренно оттрубить всю жизнь оператором. Серёга знал, о чём она мечтает. Мечтает быть красивой, опасной и загадочной: ездить в командировки, на вездеходе ломиться сквозь дикие чащи, стрелять с борта по комбайнам… Мечтает командовать грубыми и крутыми бойцами. Конечно, командировки — это хороший заработок, но Маринке нужны вовсе не деньги; она хочет жить интересно и рисково, как её дядя. Она хочет увидеть тот страх, что таится в лесах, по которым упрямо пробираются отчаянные бригады, хочет испытать себя на прочность и, ясное дело, победить. Она же лучше всех.
Их очередь придвинулась к прилавку. Серёга достал свои два талона и соединил их с тремя талонами Маринки — на неё, на мать и на Типалова.
— Десять бутылок им, — бросила продавщица мужику-разнорабочему и отсчитала сдачу — сорок рублей.
Мужик сноровисто выставил на прилавок десять бутылок.
— Говорил, только за себя с женой берёшь! — заметили Серёге из очереди.
Ничего такого Серёга не говорил.
— Так ещё за детей! — буркнул он.
Маринка засмеялась. Она уже забыла спор.
У крыльца гастронома Серёга перераспределил груз: себе — две авоськи по четыре бутылки в каждой, Маринке — лёгкую авоську с двумя бутылками. На площади, лязгая, поворачивал трамвай. Вдали, в перспективе улицы, была видна синяя река, а за ней — промышленные башни, трубы и дымы бризолового комбината. С тополей вдоль по тротуарам ветерок нёс белый пух.
У Маринки в кармане короткой курточки закурлыкал телефон.
— Приве-ет, — певуче произнесла Маринка, делая Серёге знак подождать.
Телефон у Маринки был розовый, девчачий, с какими-то звёздами.
По голосу Маринки Серёга мгновенно догадался, что звонит Харлей. И Серёгу тотчас окатило ненавистью. Серёга, будто играя, наклонился поближе к Маринке, чтобы слышать соперника. Маринка сделала страшные глаза — «Мешаешь ведь!» — но не отстранилась: пусть Серый слышит. Маринка не дразнила его, а просто хвасталась своим крутым мужиком.
Раньше Серёга ломал голову: если Маринка трахается с Харлеем, почему тогда не отошьёт его, Серёгу? Неужели не понимает, с какой целью Серый упорно ходит вокруг неё? Но потом Серёге стало ясно: Маринка — та ещё поганка. С подружками ей скучно, потому что подружкам любопытна не она сама, а Харлей — парень с деньгами, к тому же загадочный Бродяга. А Серому на Харлея положить с прибором. Серому важна только Маринка. Что она думает, что чувствует, что делает, о чём мечтает… Ради такого преданного и честного восхищения Серёги можно смириться и с его приставаниями.