Но в тёмных окнах вдруг засверкали огоньки выстрелов.
Автоматная очередь пропахала склон наискосок перед Маринкой — свистнули полетевшие камни. Потом рядом прожужжала другая очередь — из другого окна. Маринка упала вниз лицом. Стреляли, конечно, «спортсмены» Алабая. Они сообразили, что девчонка ведёт на них чумоходы, и попытались уложить её — впрочем, какой в этом был смысл?.. Своими радарами чумоходы мгновенно засекли стрелков, и те стали новыми целями. Машины, что ползли за Маринкой, повернули морды к заводу. И тогда из окон забабахали базуки.
Маринка вжалась в склон. Взрывы расшвыривали щебень как шрапнель: камни лязгали и громыхали по корпусам комбайнов, вспарывали воздух над Маринкой. Граната ударила в отвальный щит чумохода и лопнула с огнём и звоном: комбайны, что прорубали шахты в недрах горы, были словно в броне. Чумоходы казались неуязвимыми, базуки не могли их остановить.
Но Маринка понимала, что про неё подземные твари всё равно не забыли. Не выдержав, она оглянулась через плечо. На неё уже надвигался левеллер — фрезерный комбайн. Широкие гусеницы. Горбатый капот, покрытый пятнами лишайников. Тесная кабина с кустами внутри — будто череп для крохотного мозга. На ободранных консолях, подпёртых толстыми поршнями, вращался клыкастый барабан скальной фрезы. Левеллер уже приподнял его перед собой, чтобы опустить на лежащую Маринку. Фреза заслонила Маринке солнце.
Взревело, полыхнуло — и тесную кабину снесло разрывом гранаты, грубо вскрыло капот, вывернув стальные лохмотья. Двигатель подавился и умолк. Фреза тяжело зависла над Маринкой. Левеллер сдох на середине движения.
Маринка лежала под фрезой, вцепившись пальцами в булыжники, будто под заклинившим ножом гильотины. И её заколотило. Кажется, даже щебень под ней зашевелился от бешеных ударов сердца. Угроза исчезла, однако запоздалый ужас был невыносим, и Маринка закричала:
— Серёга!.. Серёга!..
64
Щебёночный завод (II)
Алабай сразу уловил, что Митя не из лесорубов, и обращался на «вы».
— Я прекрасно осознаю положение дел, Дмитрий, и поддерживаю контакт с Ярославом Петровичем, — щеголяя интеллектом, поделился он. — Кратно увеличенная частота альфа-деревьев под Ямантау обусловлена присутствием вашего мицеляриса на подземном объекте. Если я вырублю все коллигенты, мицелярис погибнет. И мне это не выгодно. Мне выгодно взять половину стволов, чтобы к следующему сезону мицелярис восстановил их число. Мне нужна долговременная плантация, а не разовый хапок. Я бизнесмен, а не рвач.
Они сидели в бывшей комнате отдыха. Пыльные диваны, грязный стол, заплесневелый кулер в углу, на стене — выцветшая фотография круизного шаттла первого поколения. Алабай был рослым и подтянутым мужчиной, который явно следил за своей физической формой. Он то и дело широко улыбался, в модно подстриженной чёрной бороде блистали белые зубы. А Мите смертельно надоело всё это — расклады, выгоды, подсчёты, разводки…
— Я понял ваш план, — устало произнёс Митя. — И я найду вам «вожаков». Сколько потребуется, столько и буду работать. А сейчас покажите мне брата. Он правда жив?
— Жив и даже относительно здоров, — кивнул Алабай. — Он ведь нужен мне для шантажа. Извините, разумеется.
— Отведите меня к нему.
— Окей. Но вас свяжут.
— Зачем? Я же сам пришёл. Я не убегу.
— Да, вы поступили самоотверженно. Но вы можете выпустить брата.
Митя ничего не ответил.
— Антон! — крикнул Алабай в проём двери. — Отведи нашего гостя.
Дверь комнаты отдыха выходила на внутренний балкон. Он вытянулся вдоль продольной стены просторного и светлого агрегатного зала: окна здесь зияли дырами от выпавших стеклоблоков. Дизель-генераторы, что питали электромоторы дробилок, были демонтированы: на раскуроченном бетонном полу блестели лужи и зеленели островки мха. Посреди зала стоял длинный, как вагон, дорожно-строительный вездеход. У Алабая он служил трелёвочным трактором. Под потолком на балках перекрытия висели два излучателя.
Балкон закончился лестницей. Митя и конвоир спустились на первый этаж и пошли по замусоренному, полутёмному коридору. В одной из комнат два бойца Алабая, свободные от караула, готовили обед на переносном кухонном комбайне, тут же вертелась Щука. Увидев Митю, она осклабилась.
Серёгу держали в каком-то кабинете. Выбитое окно, облезлые стены, перевёрнутый набок канцелярский стол, обломки стульев, упавший шкаф. Связанный по рукам и ногам, Серёга лежал в крошеве штукатурки и осколках стекла. Конвоир связал Мите руки за спиной, Митя сел, и конвоир связал ему ноги; вместо верёвок он использовал прочные пластиковые хомуты, которыми обычно крепили водопроводные трубы. Завершив процесс, охранник сфоткал Митю и Серёгу на телефон. Серёга молча и угрюмо наблюдал. Физиономия у него распухла от синяков и кровоподтёков.
— Позовёшь, когда надо будет, — сказал конвоир Мите. — Я недалеко.
Он вышел. Митя смотрел на брательника.
— Чё, поймали тебя? — хрипло спросил Серёга.
Митя выглядел не лучше его: грязный, бледный, одежда в крови.
— Не поймали, — устало возразил он. — Я сам сдался Алабаю.
— Лексеич мало платит, да? — издевательски скривился Серёга.
— Не хотел, чтобы тебя, придурка, застрелили.
Митю глодала тоска. Ему Серёга был безразличен, да и Маринка теперь тоже. Он поступил так, как должно, а не из любви или беспокойства.
— Пиздишь, — не поверил Серёга.
— Иди на хуй.
Серёга заворочался и с трудом сел на задницу, опираясь спиной о стену.
— Мы же друг другу в пятачины насовали… — напомнил он.
Митя ничего не ответил.
Серёга шумно сопел раздувшимся носом, как ребёнок, которого сначала отругали, и он собрался заплакать, а его уже простили.
— Сильно тебя отметелили? — спросил Митя.
— Зубы целы — и ладно… Митяй, чё, правда — ты из-за меня пришёл?
Серёга не знал человека, способного на такое ради него.
— Буду работать на Алабая, если «спортсмены» тебя больше не тронут.
Серёга растерялся. Что сказать Митяю? «Спасибо» слишком маленькое… Душу Серёги медленно плавило небывалым жаром благодарности и родства. Это его брат… Это, блядь, его брат!.. По жизни брат, по всему!..
Они сидели и молчали, даже не глядя друг на друга. Из разбитого окна были видны обширные развалы щебня с клочьями травы — каменная пустыня, а над ней сияло такое же пустынное синее небо. Мягкими порывами в комнату залетал лёгкий тёплый ветерок, сразу и пыльный, и хвойный. Под стеной стрекотали кузнечики. В проёме двери появился Митин конвоир — но ничего не происходило: пленные были смирные, тихие. Всё, оба отбегались.
Митя ощущал неподъёмную слабость, словно что-то изнутри высасывало его до полного истощения. Митя знал, что это — чужая природа. Чужая жизнь вкрадчиво и как-то лапчато расползалась, ветвилась и потихонечку осваивала его, Митю. Он — уже не он. Всё, что раньше было важно, теряло своё значение, переставало мучить. Родовая суть словно бы замещала в нём личную. Как в фитоценозе. Подобно дереву, ему уже не было дела до собственной судьбы, до поисков удобного места. Главное было не в нём. Не он — мера всех вещей.
— Серёга, — наконец заговорил Митя. — Ты должен знать… Я тебе не брат. Я — не настоящий. Я — Харлей, которого ты убил.
— Не понял, — помедлив, честно сказал Серёга.
— В «Гарнизоне» учёные проводили эксперимент. Скопировали личность настоящего Дмитрия Башенина и через компьютер ввели ну как бы лесу в мозги. А лес переписал эту копию в Харлея. Так я и получился.
Митя старался объяснить просто — чтобы до Серёги дошло.
— Харлей же сдох, сто пудов… Разве можно мертвяка оживить?
Митя вспомнил мёртвый, но живой пень в Межгорье — Митя показывал его Маринке. Вспомнил клумбаря в Белорецке.