— Ваш отец верил, что на болотах что-то живет. А вы?
— Дорогая моя Робин… Я была совсем одна, напугана и много месяцев жила под одной крышей с мономаном. Было бы странно, если бы я не поверила, что на болотах что-то живет. Отсюда не следует, что это действительно так.
— И как же вы объясняете водоросли?
Мод помолчала.
— Никак.
Робин задумчиво кивнула:
— Просто я часто думала… почему у вас всегда открыто окно в спальне?
Мод сделала еще глоток вина и спокойно посмотрела ей в глаза.
— Давайте сойдемся на том, что я люблю свежий воздух.
— Знать все им вовсе необязательно, — сказала Мод самой себе, проведя рукой по куску мореного дуба, подпирающему раму. Она нашла его возле озера в тот неподвижный безветренный день в октябре 1912 года, когда отец решил осушить болото.
В рукописи и в книге Мод написала, что в тот день у нее внезапно начались месячные, так что она присела возле озера и смыла с рук кровь. Это была неправда. Месячных на тот момент у нее не было уже три месяца. Кровь, которую она смыла, была не от месячных, а от несчастного комочка плоти — ребенка ее и Клема.
Ее дочери, ну или так Мод нравилось думать, хотя после травяных сборов Бидди Трасселл сказать точно было сложно. Мод завернула ребенка в наволочку и опустила в озеро. А после этого на берег пришел Джубал и рассказал ей про Лили.
— Ну конечно же я держу окно открытым, — сказала Мод, похлопав кусок дуба. — Разве я могу ее не пустить?
Над озером собирались скворцы. Из окна Мод видела, как из тростника взлетают все новые и новые птицы, присоединяясь к огромной темной туче, летавшей взад-вперед над болотом.
«Дорогая Мод, — писала Робин. — Тут здорово, голова после перелета у меня ужасно болит, но мне все равно приятно видеть интерес к работе вашего отца. Но мне искренне жаль, что вы не приехали! Мне кажется, вам может понравиться этот рисунок с журавлями. Вы, возможно, знаете, что в Японии журавль — символ любви и верности, потому что журавли находят себе пару на всю жизнь и танцуют вдвоем. Но мне сказали — и почему-то я от этого вспомнила про вас, — что иногда по неизвестным причинам журавль может танцевать в одиночку».
Взглянув последний раз на открытку, Мод спустилась вниз, чтобы отправиться на прогулку. Пора отправиться на болото, к скворцам, и почувствовать, как стремительно взмахивают их крылья, будто она сама летит.
Послесловие автора
Как и Мод, я впервые увидела танец стаи скворцов, когда осенним вечером осталась одна на болоте в Саффолке. Началось все с нескольких птиц, которые промчались мимо меня, касаясь тростника, и я стояла как завороженная, глядя на то, как стая растет и растет.
Это было в начале ноября 2015 года, и я была в Вествудских болотах возле прибрежной деревни Уолберсуик, на другом конце Саффолка от того места, где я в конечном счете расположила Вэйкс-Энд. Я уже какое-то время подумывала написать готическую историю, где дело происходит на болотах, но у меня не было достаточно мощной идеи — и как раз за несколько недель до того момента, как я увидела скворцов, у меня подряд возникли сразу три идеи.
Одна появилась, когда в благотворительном магазине «Оксфам» я взяла в руки потрепанный экземпляр «Книги Марджери Кемп». Я никогда до тех пор не слышала об этой духовной писательнице пятнадцатого века, и ее текст показался мне вычурным, самовлюбленным и вызывающим странную жалость. Когда я его читала, эпоха Марджери Кемп словно ожила для меня.
Еще одну идею заронила во мне замечательная книга Карла Уоткинса «Безвестный край», посвященная средневековым верованиям относительно смерти. Именно в ней я прочла удивительную историю «Уэнхастонского возмездия», средневековой картины с изображением Страшного суда, которую замазали пуритане и чуть не сожгли викторианцы, когда ремонтировали церковь в 1892 году.
И наконец, так же случайно, мы с матерью сходили на выставку картин Ричарда Дадда в галерее Уоттс возле Гилдфорда. Возможно, вы слышали про Ричарда Дадда — этот викторианский художник убил своего отца топором и провел остаток жизни в тюрьме Бродмур, где годами рисовал холсты с невообразимо подробным изображением крошечных фантастических существ. Мы с матерью стояли перед одной такой картиной, которая прямо-таки бурлила от деталей, и обсуждали, какие чувства могли заставить Дадда ее создать. Страх, предположила моя мать. Это меня заинтересовало — я представила себе человека, который в ужасе от того, что создает, но не может остановиться. Пока мы ехали домой, я набросала несколько заметок: «Он боится того, что рисует… верит ли он, что они настоящие… может, это связано с „Уэнхастонским возмездием“?»