Вейн столько раз наблюдала эту картину, но всегда проникалась, как впервые. Конечно, с возрастом она узнала, что такой эффект льющегося света достигается какими-то хитрыми установками зеркал и стекол на крыше, но все же, это было столь прекрасно, что хотелось верить в чудо. Ради этого момента она готова была встать затемно и ехать в храм даже по лютому морозу. В этот день Вейн особенно верила, что небесные виры смотрят на нее и оберегают.
— Очаровывает, правда? — шепнул Леран, и Вейн с улыбкой кивнула.
Дальше было уже не так интересно. Обычные знакомые наизусть храмовые гимны почитания вир, танец жриц, больше похожий на монотонные раскачивания из стороны в сторону, речь Верховной, которая здесь была на удивление моложавой, не то что в родном Таларе.
Люси уже откровенно скучала и даже пару раз зевнула, не обращая внимания на гневные взгляды мистрис. Впрочем, их наставница была истовой виринией, и ее сейчас больше занимало происходящее в храме, чем поведение подопечных.
Вейн незаметно погрозила сестре кулаком. Все-таки она была старшей, и на ее плечах лежала обязанность присматривать за избалованной сестрицей. Люси отмахнулась.
— Каждый месяц одно и то же, — мрачно изрекла она. — Хотя бы гимн новый придумали, что ли.
Вейн покачала головой.
— Вот ты привереда, Люси, — отчитала ее она. — Смотри, какие здесь витражи красивые, в Таларе таких нет.
— Тоже мне достижение, — фыркнула сестра. — Зато наши жрицы лучше поют. А эти столько раз сфальшивили, что я со счета сбилась.
На это возразить было нечего, потому что в отличие от Люсинды, Вейн не обладала ни слухом, ни голосом и судить о чистоте исполнения гимна не могла.
— Привереда! — повторила она. — Ничего, скоро вернешься домой и будешь слушать правильный гимн.
Люси дернула плечиком, нахмурилась, но вдруг оживилась.
— Что это? — спросила она и тронула Лерана за руку. Он повернул голову и помрачнел. По проходу шли стражники, а между ними с трудом волочил ноги грязный, бородатый мужчина, закованный в кандалы. Люди брезгливо расступались, чтобы не коснутся идущих даже кончиком платья.
— Суд Света, — хмуро сказал он. — Мы можем уйти, если не хотите смотреть.
— Мы останемся! — торопливо сказала Люси.
Вейн посмотрела на нее с сомнением. Дома родители запрещали сестрам присутствовать на Суде Света, считая, что это зрелище не для юных лейн. Говорят, даже почтенные матроны теряли сознание на таких судах, что уж говорить о нежных девах. Поэтому отец строго настрого запретил им смотреть на это, и даже если и случалось такое во время службы, сестер всегда отправляли домой или в экипаж, дожидаться родителей. Люсинду такая несправедливость всегда злила. Вейн же было все равно, она и сама не стремилась присутствовать на Суде.
Люси, зная отношение сестры, вцепилась ей в руку и посмотрела умоляюще. Сквозь тонкую дымку вуали голубые глаза сияли, словно горные озера.
— Пожалуйста, Вейн, давай останемся? — взмолилась она. — Ты же знаешь, что дома папа мне не разрешает смотреть! А мне любопытно… Прошу тебя!
Вейн вздохнула. Сейчас, когда скорая разлука с сестрой неизбежна, разве могла она ей отказать? Тем более что и мистрис Алесс, кажется, не против.
— Вы уже взрослые, — пробормотала наставница. — В конце концов, нельзя скрывать от вас это вечно!
— Хорошо, — сдалась Вейн, — остаемся.
Люсинда порывисто обняла сестру и почти улеглась грудью на деревянные перила, чтобы лучше видеть. Тем временем храм покинули дети и подростки, на Суде Света можно присутствовать только тем, кто встретил уже семнадцатую весну.
Мужчину в кандалах подвели к помосту, и стражники отошли. Верховная жрица смерила притихших людей горящим взором и повернулась к обличителю.
— В чем провинился этот человек, и почему он взывает к свету? — звонко спросила она.
— Он убил свою жену, Светлейшая, — почтительно ответил тот. — Его вина доказана, и приговор вынесен — виселица. Он взывает к Суду Света.
Верховная перевела взгляд на убийцу. Вейн тоже присмотрелась и удивилась, что по лицу мужчины катятся слезы, а рот раскрывается, словно он силится что-то сказать. Но не издает ни звука. И стоит совершенно неподвижно. Ей стало не по себе и захотелось уйти.