На берегу Висман показал матросам на стоящее поодаль засохшее дерево, вокруг которого установили несколько жердей со свисающими с них флажками с черными угловатыми свастиками и рунами на красном фоне. Между этими флагштоками моряки воткнули в землю металлические факелы. Видно было, как маат Цемке обходит их, поджигая зажигалкой концы фителей.
‒ Сдается мне, там готовятся к факельному шествию, ‒ комментировал происходящее Райнхардт. ‒ Правда, подобная затея в составе всего лишь четырнадцати персон не обещает быть слишком зрелищной, но хоть так. Непонятно только, собираются ли они маршировать по всему острову или всего лишь вокруг того дерева.
‒ А барабаны у них есть?
‒ Не видать.
‒ Однако! Что за марш без барабанов?
‒ Зато есть портрет грофаца. Как раз устанавливают в какую-то раму.
Пение Евы Левенганг было слышно и на палубе корабля, несмотря на ветер и расстояние. Свою арию она исполняла с большим воодушевлением, строя при этом весьма торжественные гримасы. Ветер развевал флажки, а факела коптили черным дымом.
Пленные матросы сидели в ряд, лицом к морю, под охраной одного из 'близнецов', вооруженного висящим поперек груди автоматическим пистолетом.
Спустя несколько минут двое 'близнецов' вернулись на пляж, подхватили одного из пленников и, придерживая его за руки, поволокли в сторону дерева.
‒ Himmelherrgott! ‒ Боже небесный! ‒ воскликнул через минуту Райнхардт. ‒ Они их вешают. Вешают пленников.
‒ Одина называли 'Отцом повешенных', герр оберлейтенант. Они приносят их в жертву, ‒ промолвил кто-то омертвевшим голосом.
‒ Откуда ты знаешь?
‒ Я наполовину датчанин, герр оберлейтенант. Басни о старых богах я слышал от бабки. Я ‒ оберматрос Френссен.
На перекрученных сухих ветвях болтались и дергались в судорогах шесть несостоявшихся утопленников, а оба мистика обходили дерево вокруг, пронзая каждого висельника ударом копья с кованым узким наконечником.
Райнхардт опустил бинокль и покачал головой.
‒ Это сумасшествие. Обычное сумасшествие. Шайсе! Я видел это собственными глазами! Они убили этих людей!
Затем снял с трубы пеленгатора микрофон и объявил по громкой связи:
‒ Внимание! Артиллерийскому расчету занять места по боевому расписанию!
‒ Что вы задумали?
‒ Не нравится мне этот берег, ‒ процедил Райнхардт.
Топот ног артиллеристов и их умелые отработанные движения, которыми они приводили в боевое положение зенитки и заряжали их боекомплектом, подействовали на него несколько успокаивающе. Он испытывал непреодолимое желание открыть огонь по группе на берегу, но не был уверен ‒ послушается ли его команда. Райнхардт наблюдал как опускаются в орудийных башнях сдвоенные стволы зенитных пулеметов, как в задней части мостика устанавливаются выдвинутые из своих ячеек дополнительные станковые пулеметы.
‒ Тем не менее, подумайте, что вы делаете, ‒ пробормотал второй вахтенный офицер.
‒ Мы стоим на якоре у неизвестного острова, в зоне действия авиации противника. О чем тут еще думать?
Райнхардт затруднился бы определить из чьего горла вырвался первый крик. Возможно, одновременно закричали несколько человек. И это был крик внезапного неподдельного ужаса.
‒ Это еще что?! ‒ взревел Райнхардт. ‒ А ну, прекратить истерику!
‒ Там… там… на берегу!…
На берегу появился всадник. Бородатый, с копьем в руке. И хотя он ехал в седле, сразу бросалось в глаза, что рост всадника составлял никак не меньше четырех метров. Но рост это еще не все. Могучий конь, на котором восседал воин, количеством ног под брюхом, скорее, напоминал паука. На плече всадника сидел ворон, размером с кондора, и еще один такой же парил над головой великана.
Райнхардт впился зубами в мундштук.
‒ Радиолокационный пост! ‒ крикнул он в помещение центрального поста. ‒ Объект на берегу, азимут триста сорок! Видите его на экране?
‒ Подтверждаю, неподвижный объект на берегу, ‒ раздался ответ из рубки.
‒ По крайней мере, там действительно что-то есть.
Френссен вдруг сжался и, как-то странно заскулив, съехал спиной по ограждению мостика на палубу, а там свернулся в позу эмбриона.
‒ Что такое?! Немедленно возьмите себя в руки, матрос! ‒ воскликнул Райнхардт.
Второй офицер схватил Френссена за плечо и рывком поднял на ноги. Матрос едва сохранял равновесие, колени его подгибались, а по телу пробегали волны дрожи. Райнхардт смотрел на него, скривившись от отвращения.