Закончив осмотр оружия, он вынул магазин, для верности пару раз передернул затвор и бросил пистолет в ящик стола, вместе с кобурой.
Бумаги на столе капитана были аккуратно рассортированы ‒ каждый документ со своей скрепкой, некоторые даже помещены в особые ячейки. ('Отчетность на войне имеет первостепенное значение, Райнхардт').
По соседству со стаканом для карандашей, прикрепленным к столу стальной полоской, стоял игрушечный стеклянный пингвиненок.
Пингвиненок вызывал беспокойство. Своей неуместностью в каюте отмороженного 'учителя арифметики'. Что это? Сувенир? Амулет? Райнхардту не хотелось думать об этом.
Он вспомнил о коврике и заглянул за шторку капитанской койки.
Сжав челюсти, сделал несколько глубоких вздохов, затем большим и указательным пальцами стер с уголков глаз неожиданную влагу.
После минутного безмолвного созерцания коврика, Райнхардт бережно снял его со стены, свернул вчетверо и аккуратно уложил в чемодан с личными вещами капитана. Вместе с детским рисунком, изображающим парусник, с подписью: 'Хельга встречает папочку'. Вместе с фотографиями Риттера, держащего на коленях двух шестилетних девочек, Риттера в шортах со здоровым волкодавом, а также кудрявой брюнетки, катающейся на велосипеде по лужайке, сидящей на веранде, оплетенной кустами роз, и стоящей на пляже с огромным надувным шаром в руках. Очень даже симпатичной. Не аристократичной, но с хорошей фигурой. И явно моложе самого Старика.
Между матрасом и спинкой койки Райнхардт обнаружил еще один небольшой альбом фотоснимков той самой женщины, но совсем иного рода. Там она, совершенно обнаженная, стояла, оперевшись одной ногой на табурет, бесстыдно демонстрируя свои прелести прямо в объектив, или лежала на лугу, или….
Райнхардт, собрал все это в чемодан, захлопнул его и защелкнул замки. Затем уселся за письменный стол с каменным лицом.
‒ Даже не вздумай строить из себя человека, проклятый сукин сын, ‒ промолвил он сквозь зубы, с горечью. ‒ Здесь, только здесь ты существовал в своем истинном обличии. Ты не сможешь изменить моего мнения о тебе, выродок. И тебе уже не отнять у меня моего корабля.
Посидев еще некоторое время за капитанским столом, глядя в пустоту перед собой, Райнхардт произнес в сердцах 'вот дерьмо' и, распахнув дверцу каюты, вышел в офицерскую столовую.
* * *
‒ Самолет! Летит навстречу! Курс восемьдесят! ‒ раздался крик на мостике.
‒ Но, господин оберлейтенант, это вовсе не самолет!
Исполинская рыжеволосая женщина мчалась галопом на диком вспененном рысаке ‒ обнаженная, в одной лишь кольчуге и в шлеме, напоминающем миску. Она летела на высоте около двухсот метров, наперерез курсу субмарины перед ее носом.
‒ Шайсе! ‒ пробормотал Райнхардт, сдвигая на затылок фуражку. ‒ Как меня все это достало! Флак, воздушная тревога! [Flak ‒ сокращение от немецкого Flugzeugabwehrkanone или Flugabwehrkanone ‒ зенитное орудие. ‒ Примечание редактора польского издания]. К залпу готовсь, по моей команде! А пока ‒ ждать!
Щелкнули затворы, оба ствола двадцатимиллиметровых зенитных орудий поднялись и начали вращаться.
‒ Я хренею! ‒ вырвалось у кого-то на мостике.
‒ Спокойствие, ‒ пробормотал сквозь зубы Райнхардт. ‒ Ждать!
Кто-то громко проглотил слюну. Орудие вращалось, канонир сидел, готовый по приказу нажать педаль спускового механизма. Проволочный кружок прицела перемещался по небу, следуя за силуэтом галопирующей всадницы.
Она пронеслась мимо них, издав ужасный крик, напоминающий рев сирены пикирующего штукаса, заставивший всех невольно согнуться пополам.
Райнхардт выругался и схватился за микрофон интеркома.
‒ Рулевой, один долгий сигнал противотуманного предупреждения!
Корабль отозвался ответным ревом, хотя и не столь впечатляющим.
‒ Ну вот, господа, ‒ процедил Райнхардт. ‒ Валькирия. Есть желающие исполнить что-нибудь из Вагнера?
‒ Герр готт, куда же нас занесло, господин оберлейтенант?