В главе «Возвращение на родину литературы диаспоры: роль поэтической антологии в конструировании диаспорального канона» Кэтрин Ходжсон исследует связь между каноном, национальной идентификацией и географическим местоположением культурного сообщества. Ее интересуют не столько процессы сохранения или трансформации национальной традиции в диаспоре, сколько вопрос о том, как творческая деятельность за пределами метрополии приводит к установлению нового, диаспорического литературного канона, какого рода «амбивалентную инаковость» такой канон отражает и что происходит, когда диаспорический канон «возвращается на родину». Ходжсон начинает с тезиса, что возникновение диаспорических канонов в разных регионах за пределами родины неизбежно противоречит традиционному взгляду на канон как выражение духа нации, укоренившемуся еще в начале XIX века. Диаспоральный канон выявляет двойственную коллективную идентичность целого сообщества, пытающегося сохранять свою особую культуру, в то же время поддерживая связи с культурой страны проживания. Попутно Ходжсон делает любопытное замечание по поводу одной из «универсалий» русской культуры, потерявшей актуальность в диаспоре, а именно сформулированной Достоевским идеи русской «всечеловечности». В диаспоре эта идея оказывается менее эффективной, полагает исследовательница, поскольку акцент на сохранении своей особой культурной идентичности неизбежно ограничивает ассимиляцию чужих культурных паттернов. Изданные за рубежом антологии нередко выполняли функцию суррогатного или виртуального «дома», основанного на общем языковом и культурном наследии, а создаваемый ими канон демаркировал границы этого дома.
Что же происходит, когда диаспорический канон «репатриируется» в метрополию, как это случилось в русском литературном поле в конце 1980‐х – 1990‐х годах? Его бывшая функция демаркации вступает в противоречие с доминирующей в метрополии тенденцией к его ассимиляции как фрагмента общего национального канона и игнорированию его особого экстерриториального характера. Ходжсон рассматривает это противоречие на примере ряда антологий поэзии диаспоры, опубликованных на протяжении последнего века в разных точках русского зарубежья, а также в России, сравнивая, соответственно, принципы их композиции, цели и роль в утверждении диаспоральной идентичности. Это систематическое сопоставление двух категорий антологий, ориентированных на разные читательские аудитории, выявляет существенные различия между ними в том, что касается репрезентации поэзии диаспоры. Проведенный в этой главе анализ вписывается в более обширное исследование стратегий формирования литературного канона в диаспоре и вносит вклад в изучение канона в целом.
Две последние главы этой книги обращаются к современности, прослеживая, как новейшие виртуальные и географические контексты, в которых сегодня происходит циркуляция информации, общение и культурная идентификация, изменяют наши представления о русской литературной диаспоре. В главе «Возможна ли диаспора в век интернета?» Марк Липовецкий ставит вопрос о релевантности самой концепции диаспоры в эпоху, когда «новые формы коммуникации понижают значение государственных границ, повышая при этом разделительные барьеры на границах дискурсивных, аксиологических, политических и идеологических». Он подвергает эту гипотезу экспериментальной проверке на примере ряда текстов о блокаде Ленинграда, противопоставляя, соответственно, два стихотворения, две пьесы и два романа. В каждой жанровой паре один текст написан автором либеральных взглядов, укорененным в метрополии, а другой – автором экстерриториальным. Этот выбор темы особенно актуален для современной России – краеугольным камнем постсоветской идентичности стала победа в Великой Отечественной войне и, в частности, блокада, которая является наиболее идеологизированным и ритуализированным дискурсом, окруженным множеством табу.
Проведенный Липовецким анализ выявляет наличие разных типологических подходов к интерпретации связанной с блокадой исторической травмы. Авторы метрополии проецируют блокадный опыт на современность, отказываясь от документальных свидетельств и используя это событие как риторический инструмент в сегодняшних идеологических конфликтах. Это приводит к деконструкции гуманистических принципов, обесцененных, по мнению авторов, ужасами блокады. Напротив, писатели диаспоры видят в блокаде нереальное не-время, в духе «гетеротопии» Мишеля Фуко, и пытаются восполнить ощущение нереальности за счет обращения к документальному материалу. Блокада для них является неким внеисторическим и вневременным локусом, резонирующим с диаспорическим переживанием отчуждения. По мнению Липовецкого, блокада становится сегодня новым эмигрантским мифом о «Доме». Он делает и более общий вывод о том, что современное диаспорическое письмо – это «дискурс, связанный с „перемещенностью“ не столько в пространстве, сколько во времени, не столько в языке, сколько в культуре». А специфические модальности этого письма порождаются субъектностью и самосознанием, конструирующимися вокруг травмы разрыва, дистанции и экзистенциальной утраты.