Я подавленно молчал. Игорь обесточил машину, снял гироскоп и гирьки с чашек весов, ударом ладони отломал панель со злополучным вольтметром и, отобрав провода, швырнул ее в ящик стола.
— Что-то не хочется мне в бесконечность попадать. Кстати, я уже понял, чем должен заниматься. Если я решу эту проблему, мне дадут две Нобелевки сразу!
— Чем же это?
— Пока секрет.
Игорь закрыл лабораторию, и мы длинным гулким коридором вышли сначала во двор института, а потом, мимо сонного вахтера в будочке проходной — на улицу. Уже зажглись первые фонари.
— Ну, мне на трамвай. О сегодняшнем — никому ни слова! — Игорь попытался, подобно бронзовотелому атлету, поднять на прощание правую руку, но скривился от боли. Круто повернувшись, он исчез в переулке.
Я свернул в маленький темный скверик. Три десятка деревьев, несколько скамеек. Пусто. Игорь напрасно скрытничает. Я тоже знаю, какой проблемой он теперь будет заниматься. Его имя действительно войдет в историю наряду с именами Ферма, не оставившего доказательства своей знаменитой теоремы, и Эйнштейна, так и не создавшего единой теории поля. Только через двести лет Христофор покажет, что пресловутая задача Барчевского не имеет решения.
Что же, моя миссия выполнена. Мне тоже пора.
Я оглядываюсь — нет ли случайного наблюдателя — и сбрасываю одежду. Она растворяется в темноте и становится пылью, первыми опавшими листьями, темной корой старой печальной липы. На очереди — тело Саши Перескокова, такое тесное и неуклюжее. Оно исчезает где-то там, внизу, и становится лунным светом, шорохом шин по асфальту, случайным порывом ветра. А настоящий Саша, счастливый Ромео, спит сейчас в объятиях своей Джульетты, и я точно знаю: у него не будет повода задуматься над тем, что лежит в основании любви — до самого конца жизни.
Огни города остаются далеко внизу. Надо мною все ярче разгораются звезды — близкие, родные. Где-то там, за ними, далеко в пространстве и еще дальше во времени, меня ждут друзья и любимая. Прежде чем рвануться к ним, я еще раз оглядываюсь на голубой шар, окруженный роем примитивных, но таких симпатичных спутников. Милая, добрая Земля, колыбель, в которой родился Разум Галактики.
Кто я сейчас!? Луч света, квант поля, флуктуация вакуума? Прежде чем сбросить стесняющую движение мысли сеть древнего языка, я шепчу — Прощай, Земля! Твой путь будет долог и труден, но никто не изломает его неосторожной или жадной рукой. Мы, твои потомки, не допустим этого. До свидания, Земля!
?:??::???::: —! +!! +!!! 1… + …..
Анна Китаева ВЕК ДРАКОНА
Некогда этой землей владели древние. Их могущество было столь велико, что они двигали солнце и луны, и сам облик мира меняли по своему желанию. Древние вели войны и совершали странные обряды — вот все, что сохранила о них память дикаря, которому мир достался в наследство. Ибо однажды — постигла ли их беда, или то был их собственный замысел, никому не ведомо, — они исчезли, все до единого. Тьма веков надежно укрыла их следы.
Их огромные горсуда постепенно разрушались, преданные ветрам и непогоде. Люди не осмеливались поселиться там, где еще звучало эхо голосов великих, а каменные плиты помнили их шаги. К тому времени, как чары древних выветрились, города стали руинами: занесенные землей, поросшие лесом, они служили пристанищем зверя или змеи, а чаще — дракона.
Легенды говорят, что раньше в мире не было драконов. Помыслы древних недоступны ныне живущим: никто не знает, для каких таинственных целей они вызвали к жизни кровожадных бестий, сотворили их или нашли в глубинах мрака. С исчезновением владык драконы одичали и, расплодившись во множестве, стали истинным бедствием для человека. Помнилось еще, что раньше самый ничтожный вассал любого государя почитал необходимым иметь в замке драконарий с десятком различных тварей; но государства — осколки империи древних, жалкие подобия утраченного могущества, — приходили в упадок, мир становился все менее подвластен человеку: драконы тоже.