Да, собственно, для того и рассказывает А.Бушков нам свои веселые фантастические истории из жизни политических пугал, чтобы, высмеяв и заразив своей тревогой, остеречь от легкомысленно-беспечного беспамятства о днях минувших, тем более, что нет сегодня твердой уверенности в необратимости происходящих перемен.
5
Не все как читателя греет меня в творчестве молодых сибирских фантастов. Но то, что не уходят они от сложных социальных, политических, морально-нравственных и даже философских проблем, безусловно, радует. Как радует и разнообразие подходов к их осмыслению и отображению. И вообще, как я заметил, серьезно работающие молодые авторы не только стремятся избежать наезженной колеи, но и небезуспешно испытывают себя в самых различных формах. Тот же, скажем, А.Бушков, уверенно чувствует себя в любом формальном облачении. А один из соавторов приключенческо-романтической повести “Пленники Черного Метеорита” И.Ткаченко, “отколовшись” от своего компаньона, обращается к философской притче.
Впрочем, ее элементы проступают и в той совместной их с А.Бачило работе. Вспомним образ Черного Метеорита — странствующего отшельника Вселенной. Совершенно очевидно, что несет он в себе некое философское начало. И вот новая повесть И.Ткаченко — “Путники”.
Путники, Странники, Пилигримы… Одержимые страстью вечного движения (движение — абсолютно, всякий покой — относителен), без которого нет развития и продолжения жизни, они становятся-то подданными Дорог, вечного Пути, потому что лучше и острее других понимают это.
Один из таких Путников, старик по имени Данда, приходит к вождю некогда могущественного, но сильно ослабленного междоусобицами племени Гунайху и предлагает увести его людей в края, где прекрасные условия для жизни и нет врагов — на землю обетованную.
Так начинается одна из четырех взаимосвязанных глав-новелл, стилизованной под историческую легенду. Данда выполнил свое обещание, но Гуйнах не поверил, что сделал он это бескорыстно, без камня за пазухой. Он видит умысел, заговор и убивает Путника, хотя вся-то корысть Данды была в том, чтобы люди отбросили груз прошлых обид и ошибок, вражды и начали жить с чистого листа, заложив для будущих поколений добрую и справедливую, подлинно нравственную основу. Но совсем другие виды на жизнь на новой земле у вождя племени.
“— Я назову эту землю Гуйнахорн — земля Гуйнаха! — говорил захмелевший вождь. — Построю в долине меж холмов город и обнесу его крепкими стенами! Я выставлю сторожевые посты в горах, и никто не пройдет в нашу землю незамеченным!
— Зачем посты и стены! — возразил Балиа, брат вождя. — Здесь нет никого, кроме нас, все враги остались за морем…
— Нет врагов? — рявкнул Гуйнах. — Враги всегда есть!.. Здесь наш дом и у этого дома должны быть крепкие стены”.
Две совершенно противоположные позиции. Одна — желание видеть свободу для всех. Другая — везде и всюду видеть врага, создавать его образ даже там, где его и быть не может. Позиции эти размежевали братьев. Но самое печальное — преследующий вождя тотальный образ врага не позволил ему и его народу жить по-новому. Земля была новая, первозданная, но существовать на ней Гуйнах собирался старыми способами. И заложил он здесь не только крепостные стены и сторожевые посты, но и нечто гораздо большее — основу будущей государственности, идеологии, будущий образ врага, на замкнутость и самоизоляцию, на всеобщую подозрительность и нетерпимость к инакомыслию.
В следующей главе повести как раз и рассказывается о том, каким же стало общество, основы которого заложил Гуйнах. А превратилось оно в серую, раболепно-послушную, но и агрессивную в верноподданническом запале по отношению к инакомыслящим массу.
Читая повесть “Путники”, можно искать и находить параллели с конкретными историческими реалиями, но, полагаю, для автора само по себе то или иное сходство было все же второстепенной задачей. Важнее донести до читателя актуальную для любой эпохи, любого народа мысль о губительности жесткого (тем более заведомо тенденциозного, искажающего объективную реальность) идеологического излучения.
В душе героя второй главы-новеллы Джурсена, например, оно рождает моральную и нравственную раздвоенность. Ощущая глубоко в себе тягу в свободе, внутреннюю готовность вырваться за кордон Запретных гор, Джурсен тем не менее и в силу своего общественного, идеологического воспитания, и по сути будущей профессии — отыскивать и карать “отступников” — способствует искоренению духа свободолюбия.