Я стояла у ворот, пытаясь продышаться, и вдруг вспомнила, что успела заметить на бегу, приближаясь к этим самым воротам. Окна были черные и пустые — даже без стекол.
Дыхание быстро пришло в норму, я могла бежать дальше, если потребуется — даже сквозь этот кошмарный двор. Я была как бусина, что нанизали на струну холода, и я скользила по этой струне уже, видно, помимо собственного желания.
Тут я услышала шаги.
Из-за угла вышел человек.
Нет, не человек — мой маньячок!
Он шел и улыбался. Притом он глядел на меня и в упор не видел. Его явственно покачивало.
Он отряхивал воображаемую пыль с рукава темно-синей куртки. Чувствовалось, что ему сейчас безмерно хорошо, что он просто счастлив, что судьба ублаготворила его и что желать ему больше нечего.
Я настолько ошалела, увидев его, что опустила руку с пистолетом и дала ему выйти в ворота.
Возможно, я даже не поняла толком, что раз здесь он — значит, дело плохо. Я понеслась, как бусина по струне, один конец которой резко переместился вниз.
Струна уходила в подвальное окно — с выбитым стеклом, но накрепко заложенное фанерой. Я пометалась и нашла вход в подвал. На двери висел замок размером со сковородку.
Я догадалась, что замок — одна видимость, иначе как же сюда мог попасть маньячок? Вряд ли у него был ключ. И действительно — замок не был закрыт, стоило дернуть дужку посильнее — и она выскочила из гнезда.
Подвал оказался лабиринтом. Спотыкаясь о разбросанные дрова, стукнувшись об остов велосипеда и о подпиравший потолок брус, я добралась почти наощупь до прикрытой дверцы. Я бы и ее не нашла, если бы не подаренное Зелиалом новое зрение, я бы вообще ничего в этом мраке кромешном не разглядела.
Перед дверцей мне было страшно.
Пролитым эфиром испарялась из меня надежда — а вдруг еще не поздно, а вдруг успею спасти? Я знала, что увижу мертвую девочку, настолько страшный холод шел оттуда, из-за дверцы. И все же, все же!..
На знаю, откуда взялись во мне силы выломать ее. Маньячок придумал какой-то способ запирать ее снаружи, какое-то сочетание грузов и засовов, впотьмах я ничего не поняла. Дверь провалилась вовнутрь.
Девочка лежала на полу. Рядом стояла миска с винегретом, валялся кусок хлеба и огрызок колбасы. Пахло здесь нестерпимо.
Я все поняла — так мгновенно, как будто передо мной прокрутили кинопленку. Девочка забрела сюда случайно, она бесцельно бродила по городу, не желая идти к родственникам и не зная, где искать подруг. Взрослый предложил хлеба с колбасой, а возможно, и мороженого. Никто никогда не говорил ей, что нужно остерегаться трезвых дядек с добродушными повадками. И она прожила в подвале три дня… прожила?.. К концу третьего дня это уже не было дитя человеческое, это был истерзанный звереныш. Она уже хотела смерти. И ей было все равно, в каком облике явится к ней смерть.
Зная, что теперь в каждый мой сон будет приходить белокурая девчонка, я подняла пистолет и выстрелила в заложенное фанерой окно. Спуск был чуть туже, чем я рассчитывала, но и с таким я могла довольно метко выстрелить в спину уходящему.
Когда я оказалась у ворот, он был еще хорошо виден. Он не торопился. Он блаженствовал.
— Сволочи… прошептала я, становясь, как учили в школе, и подводя правую руку с пистолетом к плечу. Я, верно, имела в виду тех, кто должен был сразу ловить и хватать этого нелюдя, пока он не. успел натворить серьезных бед, а теперь они же будут мучить меня допросами за то, что я выполнила их дело — избавила мир от сумасшедшего убийцы.
Я вытянула руку. Я навела мушку на его спину. Выстрел должен был ударить между лопаток.
Я сосчитала до трех и… не смогла.
Я не могла. Я не могла.
Я вдруг перестала понимать, что это — бешеное животное, в котором не осталось ничего человеческого, и преступление — выпускать таких на свободу. Передо мной была живая жизнь — и я не смогла…
То женское во мне, которое было предназначено жалеть, спасать, ласкать, обихаживать, любить — встало на дыбы. Нажав на спуск, я перестала бы быть женщиной! Я стала бы одним из существ, способных отнять жизнь, которую не они дали.
Я не смогла.
Он уходил.
Я поняла, что грош мне цена со всеми моими благими порывами. Нечем мне защитить Соньку, моих бегемотиц, даже себя. Если бы я увидела его в подвале, над телом девочки, только что снявшего тяжелые сомкнутые ладони с ее шеи — возможно, я выстрелила бы, даже не подумав.
Но спокойно целиться в спину уходящему…
Я отбросила пистолет. Он был мне ни к чему.
Ярость, которую я уже несколько раз за эти дни изведала, стала закипать во мне. Черная кровь ходила по артериям и венам и ей было тесно. Она требовала, чтобы я переступила порог, а я не могла.
Кровь действительно закипела. Она бросалась к коже и откатывала назад для нового броска. Нестерпимый жар жег меня изнутри. Ярость просилась на свободу.
— Ну и что ты будешь делать?.. — спросила я собственную кровь.
— Увидишь! — ответила она.
Я впилась зубами в кожу запястья и рванула ее.
Струя черной крови медленно сползла по моему бедру и потекла по камням. Она делалась все толще, все круглее, а я была захвачена новыми ощущениями — сперва стало безумно жарко лицу, потом в голове и груди возникла пустота. Им было легко, как будто я понемногу выныривала из вязкой и противной жидкости. Круглая струя на камнях наливалась блеском и медленно отползала, давая место последним вытекающим каплям крови.
Страха не было. Он не возник и тогда, когда я поняла — это не струя, это рожденная во мне змея. Она, будто ждала моего озарения, подняла голову и посмотрела мне в глаза.
Это было сильное, мощное животное в руку толщиной и с меня ростом. Взгляд был спокоен и неумолим. Это была та я, какой воображала себя — способная творить справедливость.
Я кивнула ей, и она поползла — все быстрее, все быстрее. Она шла по следу. Убийца уже давно скрылся за углом — скрылась за тем же углом и она.
Я опустилась прямо на камни и привалилась спиной к стене мертвого дома. Вернее, это была уже не я. Существо, одетое моей плотью, ломало голову — было ли это все смертью, и как же ему теперь жить — за гранью смерти.
Так прошло несколько часов — не знаю, сколько именно, в таком состоянии скорость мысли другая и время воспринимается иначе. Я успела проститься с Сонькой, со всеми моими коровищами и бегемотицами поименно, и вот сидела и смотрела в тот конец улицы, где скрылись убийца и преследующая его змея.
И вот вдали из-за поворота показалась точеная головка. Черная струя быстро потекла ко мне. Кровь моя, ярость моя, боль моя — все это возвращалось.
Змея подползла, положила голову мне на бедро и тонкий раздвоенный язычок лизнул мою руку — там, где уже засохла рана от зубов.
И я увидела, как все произошло.
Сперва, увидев на улице города огромную змею, он окаменел. Он даже пришел в себя, вынырнул из своей чудовищной, нечеловеческой эйфории. Потом прибавил шагу. Он не имел намерения общаться с гадом и не думал, что представляет для гада какой-то интерес. Змея со скоростью чуть больше человеческого шага ползла за ним.
Когда он это понял, то решил убежать. Он еще не верил, что стал жертвой. Он думал, что бег — надежная защита. Змея поползла чуть быстрее. Он пробежал квартала два и перешел на шаг, уверенный, что все в порядке. Через несколько минут он затылком почувствовал змеиный взгляд.
Он опять побежал — туда, где его из страха приютили. Там он твердо обещал, что вернет себе оружие и покинет город. Правда, этой ночью он там не ночевал, и хозяева, возможно, решили, что он выполнил задуманное.
Бегал он плохо. Ему почти не приходилось от кого-то убегать. Тех, кто мог за ним погнаться, он не трогал. И змея без особого напряжения нагоняла его, стоило ему выдохнуться.
Он додумался заскочить в случайный подъезд и крепко захлопнуть дверь. Там он сел на ступеньку и стал искать сигарету.
Он не знал, что это вовсе не змея. Струя крови легко просачивается в тончайшую щель. Когда он увидел, что буквально на пустом месте, из-под тяжелой двери, под которой и муравью не протиснуться, возникла маленькая головка с холодными черными в алых ободках глазами, волосы у него на голове зашевелились. Он взбежал по лестнице, и у него хватило ума выпрыгнуть в окно на первой же площадке между этажами.