— Коли бы пораньше — лет хотя бы пять… Я в конце пятидесятых годов предлагал ея величеству Елизавете Петровне — царствие ей небесное! — учредить пост вице-президента. Был здоров и горел желанием навести порядок. Но не смог тогда достучаться… А теперь? Силы уж не те. Согласиться-то несложно. Но достанет ли здоровья принести весомую пользу?
— Ах, не сомневайтесь, — горячо ответила Дашкова, — при поддержке матушки-императрицы всё должно устроиться. Вам едва перевалило за пятьдесят. Вон Иван Иваныч старше на семь годков — а каков огурчик!
Бецкий развел руками, а профессор проговорил:
— Можно позавидовать… Так порой ноги разболятся — хоть ревмя реви, но реветь неловко, напужать боюсь окружающих..
Секретарь заметил:
— Вам бы в Баден-Баден, полечиться на водах…
— С превеликим бы на то удовольствием, да дела не пускают. Надо кой-какие прожекты сперва закончить…
Государыня в нетерпении задала вопрос:
— Что же вы решаете, драгоценный Михайло Василич? Да или нет?
Ломоносов посмотрел на нее, как затравленный пес:
— Дайте день-другой, дабы поразмыслить, взвесить pro et contra[14]. Окажите милость, ваше императорское величество!
— Хорошо, хорошо, — поднялась государыня. — Нынче, понедельник — в среду жду вас в Зимнем дворце с окончательным ответом своим.
Дашкова и оба мужчины встали вслед за ней, а хозяин учтиво предложил:
— Не окажете ли честь отобедать у меня в саду? И жена, и дочь, и племянница со стряпкой жарили да парили ночь да утро. Не побрезгуйте и вкусите, mes dames et monsieur[15].
Отвернувшись, царица сказала:
— Нет, обедать не стану, а чайку попить — это ладно. Прикажите поставить самовар.
— Уж давно кипит, дорогих гостей ожидаючи.
Сели за столами под яблоневыми деревьями. Ели пироги с капустой, рыбой, потрохами, грибами, плюшки с малиновым вареньем. И нахваливали кулинарное мастерство Елизаветы Андреевны, помогавшей разливать чай. Та смущалась и причитала по-немецки:
— Das macht nicht, das hat nichts zu bedeuten…[16]
Неожиданно царица сказала:
— А какая у вас дочь прелестная, герр профессор! Просто сильфида.
Леночка, разносившая гостям пирожки, вспыхнула и сделала книксен, прошептав: «Мерси». А Екатерина не отставала:
— Знаю, что сватался к ней Леша Констатнинов, мой библиотекарь. Знаю, что вы ему отказали по причине молодости невесты. Я согласна: разница у них велика, но уж больно человек он хороший, правильный, ученый. Даром что грек.
Ломоносов ответил:
— Грек не грек, это всё едино. Ибо сказано в Послании апостола Павла к колоссянам в третьей главе: нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, — только все и во всём Христос! У меня жена немка, например… Но не люб Константинов Леночке — а насильно выдавать дочку не хочу.
Государыня взглянула на девушку пристально:
— Верно, что не люб?
Та сконфузилась и не знала что ответить; прошептала тихо:
— Да, не слишком люб…
— Отчего же так?
— Ах, не ведаю, право… Совестно признаться…
— Говори, как есть.
— Непригожий сильно. Страшненький, худючий… — И едва не расплакалась от собственной откровенности.
Гости рассмеялись. Промокая губы салфеткой, августейшая особа произнесла:
— Воду с лица не пить, как известно… Главное — не лицо, а душа. А душа у Алексей Алексеича — чистая да возвышенная. И в Елену Михалну он влюблен без памяти — сам мне признавался. Не могу не порадеть хорошему человечку… — Выдержала паузу. — Но, с другой стороны, принуждать девицу почитаю за грех… Словом, так: обождем, покуда Еленочке не исполнится шешнадцать годков. Ежели тогда Константинов не передумает, а она, наоборот, пересмотрит свое к нему отношение, — как поется, всем миром да за свадебку! А на нет уж и суда нет. — Повернулась к хозяину дома: — Как считаете, Михайло Василич?
Поклонившись, Ломоносов ответил коротко:
— Лучшее решение из возможных, ваше величество.
— Вот и превосходно.
После отъезда именитых гостей в доме у профессора только и разговоров было, что об этом визите. Сам ученый, чересчур измученный, побледневший, поблагодарил Елизавету Андреевну за отменное угощение и сказал со вздохом:
— Что-то притомился я нынче — поднимусь к себе и прилягу. Ноженьки гудут.
Та ответила по-немецки:
— Да, ложись, ложись, отдохни, мой Михель. Мы здесь приберем без тебя. Кажется, прошло хорошо?