Герцогиня Иоганна-Елизавета оказалась среди людей, выказывающих ей почтение и открытую лесть. Два дипломата незаметно соперничали друг перед другом, желая обворожить новоприбывших дам. Герцогиня любезно беседовала, рассыпая остроумные замечания. Она обожала подобную атмосферу – таковую, где она могла и пококетничать, и показать свой блестящий, как ей казалось, ум. Не теряя времени, в отпущенные на отдых часы она принялась устраивать приемы, встречаясь со знатью и высокопоставленными придворными. Через день герцогиня уже отлично была осведомлена, что русский двор разделен на две партии. Во главе одной из них стоял вицеканцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, глава Коллегии иностранных дел, к врагам был непримирим, обладал характером твердым и смелым, никогда не отказывал своим друзьям в помощи. Он стоял за союз Австрии, Саксонии и Англии. Ему противодействовала партия, мечтавшая о союзе Франции и Швеции, возглавляемая французским дипломатом, маркизом Жаком Шетарди, очаровательным кавалером, отличавшимся острым умом, красотой и любезными манерами.
Между делом герцогиня Иоганна давала возможность дочери наблюдать и делать выводы о том, как надобно себя вести, в каких кругах она будет вращаться, какое блестящее положение она сможет занять, ежели станет членом императорской фамилии.
В Москву, где во дворце графа Головина их ждала императрица, они гнали во весь опор. Принцессу Цербстскую и ее мать сопровождала огромная свита, включавшая отряд лейб-кирасир Его Императорского Высочества, шталмейстеров, офицеров лейб-гвардии Измайловского полка, метрдотелей, кондитеров, поваров и их помощников, фурьеров и конюхов. Сани, которые им предоставили на сей раз, и от коих принцесса-мать осталась в восторге, принадлежавшие самой императрице, были ярко-красного цвета, украшены серебром, опушены куньим мехом, устланы шелковыми матрасами и такими же одеялами. Принцессы мать и дочь Цербстские, разодетые в преподнесенные им в Петербурге роскошные шубы, ехали весьма быстро и комфортно. Последние версты с последней заставы они летели, как на крыльях, в повозке, запряженной шестнадцатью лошадьми. Придумал такие санные упряжки Петр Первый: любил русский царь быструю езду! В Санкт-Петербурге им объявили, что надобно им успеть ко дню рождения Великого князя Петра Федоровича. Посему ехали день и ночь на такой скорости, что дух захватывало – спешили успеть к десятому февраля. Не обошлось без приключения: по дороге на одном из поворотов зацепили угол крестьянской избы. Один из сопровождавших был сбит и оставлен тамошним лекарям. Сама повозка чудом не перевернулась – при сем принцесса Цербстская даже не проснулась, а герцогиня изрядно ушиблась. Однако к дому графа Головина, где пребывала Ея Величество императрица Елизавета, прибыли к установленному времени. Вечерело. Москву изрядно замело снегом. Принцессы еле успевали вертеть головой, разглядывая золоченые купола церквей, деревянные дома, бородатых прохожих в длиннополых шубах и полушубках, высоких шапках, – все совсем не такое, как в их родной Пруссии. Иоганна успела выведать у прусского посланника, барона Акселя фон Мардефельда, что императрица предпочитала Петербургу Москву, а паче всего обожала свое родное село Коломенское.
Принцесса София-Фредерика Августа с матерью еще не успели по приезду сбросить с себя тяжелые шубы, как пред ними предстал наследник трона, Петр Федорович, в парадном мундире со шпагой, эфес коей украшали драгоценные камни. Прибывшая вероятная невеста украдкой оглядела жениха снизу доверху. Отметила, что все в нем вполне прилично – кроме, пожалуй, слишком бледного лица.
Великий князь поведал, что был в таком нетерпении увидеть их, что не удержался – и вот он перед ними. Он любезно поцеловал обеим руки.
– Весьма, весьма рад вас видеть, – воскликнул он на родном немецком, щелкнув каблуками и бряцнув шпагой.