Есть такая байка, что рогатину в медведя вонзают, когда он на задние лапы встаёт, а для этого надо перед ним шапку кинуть. Чушь на постном масле! Медведь встаёт на задние лапы только от любопытства, а на обидчика он бросается с опущенной головой. Поэтому рогатиной его надо колоть, как копьём, в шею или сердце. Если же он от меня увернётся, мужики на него собак спустят, а собаки у нас наученные, они его к дереву прижмут, — тут надо бить вдругорядь и наверняка. Вот тогда ваш черёд настанет: ты, Григорий Григорьевич, сильнее всех братьев, потому возьми рогатину, которая у нас «догонной» называется, она поменьше, но тоже хороша — постарайся ею в печень медвежью ударить. Ты, Алексей Григорьевич, страха не ведаешь и в опасности рассудка не теряешь, так возьми нож длинный, булатный: бей им медведя, если крайность настанет! А ты, Фёдор Григорьевич, среди братьев самый быстрый и ловкий, — так вот тебе острый кол: им можно медведя под удар направить, а куда — на месте смекнёшь… А теперь ступайте спать, соколики, завтра до света вас подыму…
Точно, поднял он нас задолго до рассвета, а на улице уже мужики с собаками ждут, и пошли мы в лес. Идти было тяжело: снег глубокий, ноги проваливаются даже в снегоступах, а тут ещё ветер поднялся, с вершин елей снежные комья падают. Но мы идём, усталости в помине нет, — скорее бы до места добраться!
— Эх, как бы медведь на меня вышел! — говорит Григорий, а у самого глаза блестят. — Я бы его голыми руками завалил. Что мне медведь: я могу кулаком быка убить!
— Да и я бы не сплоховал, — вторит ему Фёдор. — У меня такой силы нет, но ловкость тоже не последнее дело.
— Не спорьте, братья, — успокаиваю я их. — Мы — Орловы, и сама фамилия нас первыми быть обязывает. Я буду не я, если мы себя не покажем…
— Эй, соколики, чего расшумелись? — поравнялся с нами Ерофеич. — Не терпится? Скоро уже… Видите, дерево вывороченное лежит? Вот под ним бурый берлогу себе вырыл. Нипочем мы его не нашли бы, если бы не оттепель: медведь в оттепель просыпается и выходит подкормиться; по следам его и нашли. Хитрый зверь: возвращался он задом наперёд, чтобы следы запутать, — ну, да мы тоже не лыком шиты!
Подходим к берлоге; собаки ощетинились и глухо эдак забрехали.
— Тихо, волчья сыть! — цыкнул на них Ерофеич. — Ваше время ещё не пришло… Ну, мужики, с Богом! Поднимайте бурого… Я впереди встану с рогатиной, а барчуки за мной в ряд.
Мужики подошли к дереву и давай кольями под корни тыкать. Мы изготовились, но вначале ничего не было: зверь не выходит, и всё тут! С четверть часа, наверное, это продолжалось, а потом вдруг как выскочит медведь, но не из-под корней, а со стороны.
— С запасного хода пошёл! — крикнул Ерофеич. — Теперь держись! Собак спускайте, собак!
Собаки на медведя набросились; он до толстой ели добежал, сел к ней спиной и отбивается. Удары страшные наносит: одна, вторая, третья собака с визгом отлетели, а он ощерился и ревёт — здоровенный медвежина, аж страсть!
Ерофеич, однако, не растерялся: подскочил к нему и вонзил-таки рогатину в грудь. Медведь ещё громче взревел, махнул лапой, ударил по рогатине, и Ерофеич на ногах не удержался, упал. Тут зверюга на него кинулся, ломать начал, но Григорий вовремя подоспел: воткнул рогатину прямо медведю в печень и держит. Но зверь и здесь не сдался: не знаю, как он вывернулся, однако в одно мгновение оказался прямо перед нами. В кровище весь, но прёт на нас, разъярённый, отомстить хочет за свою погибель.
Охота с рогатиной.
Иллюстрация из издания «Живописная Россия», 1881 г.
Фёдор как завопит, и острым колом в морду ему вдарил; медведь повернулся и на мгновенье снова грудь под удар открыл — вот тут-то мой черёд и настал: нож мой вошёл точно в медвежье сердце! Издал зверюга предсмертный рык и упал, но всё-таки достал меня когтями напоследок. Зарубка медвежья на руке на всю жизнь осталась… А шкуру его мы домой принесли и на стену повесили: она всю стену от пола до потолка заняла. Матушка заахала: «Знала бы, что вы на такое чудище пошли, никогда бы не отпустила!».
Ерофеич после той охоты нас зауважал, а ко мне в особенности проникся. Когда я в Петербург на службу поехал, Ерофеича матушка со мной отправила: был он мне и дядька, и слуга верный, а после спас от смерти в Чесменском бою, свою жизнь за мою отдав. Впрочем, это я далеко вперёд забежал — если уж рассказывать, то всё по порядку…