Шаги за спиной прервали сеанс ревности к дохлому голубю. Две фигуры, точное очертание которых Ричи, ослеплённый светом похоронного автобуса, не мог точно определить, обступили его с двух сторон, препятствуя продвижению вперёд и назад по переулку.
- Что вы знаете об овощах, сэр? - спросил первый весьма хорошо поставленным джентльменским баритоном.
- Простите? - растерялся Ричи, пытаясь вникнуть в суть вопроса.
В нос ему упёрся рыцарский жетон члена Ордена защиты овощей от оскорблений, и лишь спустя некоторое время, прищурив глаза, он сумел разглядеть в своих новых собеседниках двух мужчин, первого - в костюме огромной луковицы, с зелёными перьями и распустившейся стрелкой, и второго, принявшего форму болезненно-синюшного цвета баклажана, на чьём боку красовалась зияющая рана, оставленная укусом гигантских зубов.
- Сэр, вы слышали вопрос? - настоял на ответе баклажан.
- Да... я... думаю, они полезные... - не найдя ничего более разумного, растерянно ответил Ричи.
- Полезные, вот как, - выглянул из-за плеча лук-порей. - А ещё, наверное, и вкусные, да, сэр?
- Понятия не имею.
- А что, если бы сейчас кто-то укусил вас за бок и вырвал кусок мяса?
- Или выпотрошил ваш труп? - в баритоне напирающего спереди баклажана стали звучать угрожающие нотки. - Каково бы вам было, сэр?
Стоявшая сзади луковица как бы невзначай ударила Ричи перьями и сбила цветущей стрелкой его шляпу. Совершив удачный спас-бросок против ловкости, Ричи поймал грозившийся упасть в липкую грязь головной убор, потом, извернувшись, выскочил на тротуар широкой людной улицы, где рыцари ордена не посмели бы его задержать, и, наградив затаившиеся в тени переулка овощи известным жестом, коим обменивался в обед со своим двойником, живущим за лакированной дверцей шкафа, не оглядываясь, двинулся прочь.
- Сэр, мы вынуждены будем подать на вас в суд за разжигание ненависти по плодовому признаку! - угрожающим тоном зачитал свои претензии баклажан.
- Да здравствуют генно-модифицированные полнофабрикаты! - как проклятие, заорала вслед луковица. - Слава овощам! Смерть гурманам!
Поздний вечер доставил Ричи домой в полностью выжатом расположении духа. Перед сном грядущим он мучился рассуждениями, что произошло бы завтра, захвати рыцари одного из таких орденов власть над миром. Успокоение ему принесли сорок капель валерьянки, сдобренные мыслью о том, что эти рыцари давно уже захватили всё для них доступное, ведь, в действительности, не так уж они и амбициозны: всё их влияние сосредоточено в небольшом мирке, и, не имея возможности распространить свой авторитет на остальные социальные сферы, они только и могли, что совершать дерзкие рейды в поиске случайных жертв или, если удача им соблаговолит, новых адептов.
Ко сну Ричи отошёл легко, но, как обычно и случалось, при выходе из гавани грёз его настиг пиратский фрегат охотников за кошмарами, на сей раз явив неподготовленному мореплавателю картину, оставившую в его памяти выгравированный отпечаток. В небе над пригородным лесным массивом, где волею случая оказался Ричи, возник металлический дирижабль - конструкция чудовищных размеров и совершенных в своей гротескности форм, всегда служившая во снах предвестником неминуемой катастрофы и глашатаем необъяснимой тревоги, перетекающей вязким смоляным потоком в примитивный доисторический страх. Навстречу дирижаблю, расталкивая алюминиевые облака, двигался крылатый ледокол компании "Боинг", с запозданием определивший возможность столкновения, и теперь всеми силами пытающийся предотвратить крах всемирного масштаба. Стойкое осязание нереальности происходящего облепило кожу Ричи эластичной, не пропускающей воздух, плёнкой, но, впечатлённый зрелищем, он был уверен, что близящийся к развязке небесный апокалипсис неким ритуальным образом перенесётся и на землю, многократно дублируя последствия в реальном мире. Желание увидеть столкновение боролось в душе Ричи со стойким противлением, как будто две сущности внутри него сошлись в смертельной битве за право руководить будущим; сердце готово было разорваться на части, словно два маленьких, но успевших набраться алчности и властности ребёнка - добро и зло - тащили его в разные стороны, как тряпичную куклу, не задумываясь о таким сложных понятиях, как предел прочности. В один момент Ричи знал - сейчас свершится непоправимое, и сатаническое ликование в его груди захлестнуло горло удушливыми волнами, напоило лёгкие хмельным вином первородного греха, но в последний момент светлое избавление позволило Ричи вдохнуть ветер миновавшей беды. Два небесных тела - не механизма, не летательных аппарата, а именно тела, потому как тайное знание подсказывало, что внутри они состоят из цельного, не имеющего полости, материала - разошлись, а водоворот сновидений выплюнул тело Ричи в реальность лишь к одиннадцати часам утра, закрепив в разуме его незыблемую убеждённость в том, что ночной спектакль разыгрывался в небе прямо над его домом, и первостепенной целью представления было погубить единственного своего зрителя.
Забрюзжавший возле уха телефон напомнил о важности предстоящего дня голосом Моргана, полным бодрости и энтузиазма:
- Ричи, брат, напомни мне код. Я его, похоже, выбил не на своей руке.
Сердиться на кузена не было причин. Он, по крайней мере, не забыл данное намедни обещание, а что касалось самого кода от подъезда, то его знали абсолютно все баптисты и цыгане в мире, а также продавцы утюгов, разносчики предвыборной агитационной макулатуры и какие-то непонятные дети, предлагающие выбрать между сладостью и гадостью, но после того, как Ричи называл второе, впадающие в ступор, будто их системным кодом не предусматривался такой вариант ответа, - словом, в здание мог попасть кто угодно, кроме того, кому это действительно было необходимо. Наспех застелив постель, пропитанную выжатым в кошмарах потом, и убрав смятую, как лицо алкоголика, подушку, Ричи накинул халат и впустил Моргана в своё сонное и безобразное, копирующее внешнее и внутреннее состояние хозяина, жилище.
Лишь только рваные, но вымытые и с ритуальной ювелирностью зашнурованные кроссовки кузена оказались по эту сторону порога, квартира Ричи наполнилась жизнью и светом, расцвела подобно оазису среди пустыни обыденности, а серые краски быта спрятались под половицы, напуганные приближением князя простых удовольствий. В свои тридцать шесть Морган успел попробовать все радости мира, что отчасти отразилось на его внешности - нестриженные кудрявые волосы густым фонтаном вздымались вокруг его обширной лысины, предавая Мори вид безумного учёного или античного мудреца, если бы пресловутые эллинские философы вдобавок к умудрённому челу носили длинную, раскрашенную в синий, зелёный, красный и прочие цвета, бороду, которая, к тому же, источала сладкий карамельный аромат, заглушающий запах дури и сбивающей со следа подслеповатых ищеек закона. Из вариантов "делать" и "не делать" Морган всегда выбирал первый, и когда в день восемнадцатых именин ему вручили флеш-карту, вопрос о том, стоит ли её открывать, перед ним не стоял. Но знанием этим он распорядился по-своему: каждый раз, хорошенько упоровшись белым или залившись виски по самые шлюзы, он сравнивал число оставшихся ему дней с предыдущим показателем, и, если за одни сутки цифра уменьшалась больше, чем на единицу, он несказанно радовался - значит, прошедший день стоил двух, трёх или целой недели. Находясь с миром на одной месмерической волне, Мори, пожалуй, был одним из немногих контрабандистов, которые могли достать из астральных плоскостей новую, ещё не облизанную кем-то, идею. Грациозно обогнув, к величайшей зависти Ричи, все острые мебельные углы, Морган уселся кресло рядом со столиком, на котором были приготовлены обещанные для работы материалы - бумага для самокруток и пакет с вожделенным содержимым, и, положительно оценив плату за свои услуги, заверил: