Наутро Мария Лукинична привела детей к брату и сказала им:
— Вот ваш отец и благодетель. Он вам мать возвращает, и вы теперь не сироты.
Жизнь её действительно переменилась решительно. Детей стала воспитывать строго, не баловала. Шубы у Ани не было, ходила зимой, закутанная в платки. На завтрак детям подавали горячее молоко и чёрный хлеб, чаю не знали, в обед — щи, каша, иногда кусок солонины, летом — зелень и молочное.
Резвая Аня любила бегать, купаться, что поощрялось матерью, и лазить по деревьям, что строго запрещалось; много ходила пешком, ездила верхом. Мать приучила её читать Священное Писание и молиться.
Навещавшая их тётка, напротив, девочку ласкала. С осторожностью разговаривая с сестрой, она как-то решилась спросить:
— Зачем ты дочку так грубо воспитываешь?
— Я не знаю, в каком она положении будет. Может быть, и в бедном или выйдет замуж за такого, с которым должна будет по дорогам ездить — так и не наскучит мужу прихотями, всем будет довольна, всё вытерпит. А ежели будет богата, то к хорошему легко привыкнет.
Зимою жили в городе, и там Аня постигала другую науку — милосердия. Всякую неделю мать с дочкой хаживали в тюрьму, где раздавали деньги, еду и сработанные своими руками рубашки, чулки, колпаки, халаты. Больных Мария Лукинична лечила, кормила особенной пищею и поила чаем. Аня не стояла в стороне, подчас и раны обмывать приходилось.
Приходили в дом нищие — и оделялись деньгами, рубашками, башмаками. Сама их кормила за столом и заставляла детей прислуживать. Мало того, одного из своих дворовых она отрядила специально для поисков немощных и страждущих. Сколько бедных домов было у неё на содержании, сколько сирот выдала замуж!
— Ежели ты будешь в состоянии делать добро для бедных и несчастных, — нередко повторяла мать Ане, — то ты исполнишь закон Христов, и мир в сердце твоём обитать будет, и Божие благословение сойдёт на главу твою, и умножится богатство твоё, и ты будешь счастлива. А ежели ты будешь в бедности и нечего тебе дать будет, то и отказывай с любовью, чтобы и отказ твой не огорчил несчастливого, и за отказ твой будет тебя благословлять. Но в бедности твоей ты можешь делать добро: посещать больных, утешать страждущих и огорчённых. И помни всегда, что они есть ближние твои и братья, и ты за них будешь награждена от Царя Небесного. Помни и не забывай, мой друг, наставления матери твоей...
Так в трудах и молитвах текли дни доброй помещицы, и никто не ждал их скорого пресекновения. Но вот как-то арестанты увидели в дверях одну Аню с узелками.
— Жива ли наша благодетельница?
— Жива, — ответила девочка, — но больна. И говорят, опасно.
Болезнь навалилась на Марию Лукиничну вдруг и разом придавила её. Все вокруг и сама она сознавали, что наступили последние дни земной её жизни. И вот тут откуда-то возникли соседи — Елизавета Фёдоровна Карамышева с сынком Александром Матвеевичем, двадцати семи лет. Повадились ездить на весь день. Мать сидела с больной, а сын — с Аней в гостиной. Ей эти посещения были неприятны, а отчего — понять не могла.
Александр Михайлович рассказывал о своей военной службе, о поездках по России, а то просто смотрел на неё и странно улыбался.
В мае переехали в деревню. Больная едва отошла от дороги, как велела позвать Аню.
— Вот что, друг мой, — слабым голосом сказала Мария Лукинична. — Выслушай от меня спокойно всё, что я буду тебе говорить. Ты видишь, что нет надежды к моему выздоровлению. Я не страшусь смерти и надеюсь на милосердие Спасителя, но горько мне тебя оставить в таких летах... Брата твоего я пристроила, а у тебя есть другая мать и покровитель. Не откажи только признать их за таковых. Дай мне спокойно умереть!
Девочка от усталости и ошеломления даже не заплакала.
— Я, маменька, никогда вашей воле не противилась...
— Так знай, что я тебя помолвила за Александра Матвеевича и ты будешь скоро его женою.
Будто одеревенела тринадцатилетняя Аня.