Огорошили их ещё у входа свои коломенские семинаристы, приехавшие ранее.
– А наших всех в класс риторики определяют! И на казённый кошт никого не берут! – объявил Ваня Пылаев.
– Как же так? – опешил Василий, – Мы прошли всю риторику…
– Прошли-то прошли, но тут говорят, что мы до философии не доросли, познаний не хватит уразуметь.
– Батюшка, что же это? – аж побледнел Василий.
Отец Михаил отправился в канцелярию. Высокий и худой инспектор иеромонах Мелхиседек сидел за большим столом, заваленным бумагами. Выглядел он строго, глаз почти не поднимал, внимательно выслушивал подходивших послушников и семинаристов, кратко отвечал, успевая при этом подписывать бумаги. Когда же поднял глаза на старшего Дроздова, тот увидел, что взор отца Мелхиседека добр и ласков.
– Ничем не могу помочь, – отвечал он отцу Михаилу, и видно было, что сам искренне этим огорчён. – Отец ректор указал, что знания вновь прибывающих настолько малы, что не грех им посидеть ещё в классе риторики. Беды большой нет. Коли сынок ваш знающ, через год поступит в класс философии. Давайте прошение и документы.
Через год… Восемь лет провёл Василий в коломенской семинарии и полагал, что достаточно учен, год уже отучился в философском классе, а тут на них смотрят как на полуграмотного деревенщину. Обидно! И несправедливо!
– Отец инспектор, – не сдавался старший Дроздов, – нельзя ли Мне самому объяснить отцу Августину наше дело. По справедливости говорю, что сын мой подготовлен отлично – извольте посмотреть аттестат. Латынь знает превосходнейше, это не как отец говорю…
Внутри у Василия всё сжалось от напряжения.
– А греческий? Греческий язык он знает? – мягко спросил инспектор.
– Греческого у них ещё не было…
– Ну что ж тут поделаешь… Да вы не отчаивайтесь, батюшка… Впрочем…
Из глаз Василия потекли жаркие слёзы. Утёр поспешно.
– Аттестат действительно отличный, – размышлял вслух отец Мелхиседек. – Я отцу ректору доложу, а там уж уповайте на Господа.
И вот они ждали. Отец ректор обедал.
Лаврские куранты на колокольне отбивали час за часом. Наступил вечер. Немолодой послушник внёс в приёмную свечу в фонаре с толстыми стёклами. Наконец распахнулись двери покоев архимандрита, откуда степенно вышли несколько иеромонахов и двое статских. Договаривая что-то своё, они прошли мимо Дроздовых, не заметив ни скромного батюшку в небогатой рясе, ни небольшого росточка худенького юношу. Подождали ещё немного. Наконец из приотворенной двери донеслось:
– Зови коломенских…
Василий вошёл со страхом, но ректор архимандрит Августин оказался обыкновенен: среднего роста, очень полный, с широкою бородою лопатою, с зачёсанными назад густыми волосами с проседью, открывавшими высокий лоб; голос его был мягок и певуч, звучал ласково; взор внимателен и испытующ.
– Ну что, батюшка, сынка привезли… Учен, говорят, а мы сей же час его и проверим… Бери перо, юноша, и записывай тему: «Аn dantur ideae innatae»[11]. Записал?.. Ступай в приёмную и пиши там сочинение, а мы пока с твоим батюшкою чаю попьём. Ступай, ступай.
Знал отец ректор, что в программе коломенской семинарии не предусмотрено было изучение ни платоновских, ни каких иных философских систем, а стало быть, чрезмерно прыткий попович и не мог ничего написать о врождённых идеях. Но не было ему ведомо, что среди отцовских книг Василий давно отыскал «Философию» Винклера и проштудировал её внимательнейше. Благодушно беседовал отец ректор с коломенским иереем, который нравился ему чем дальше, тем больше неожиданной обширностью познаний. Отец Августин был близок к преосвященному и знал, что из 1200 священников московской епархии лишь десятая часть имела полное семинарское образование. Коломенский же поп и читал много, и говорил хорошо. Жаль будет ему отказать, решил отец Августин, поглядывая, когда же появится на пороге фигура удручённого поповича.
К искреннейшему удивлению почтенного ректора, попович вошёл твёрдым шагом и протянул листы с сочинением, которое не стыдно и выпускнику представить.
– Ай да Дроздов… – протянул отец Августин. – Как зовут тебя?
– Василий.
– Что ж делать, принимаю тебя, Василий Дроздов, в виде исключения в философский класс, но на свой кошт. Учись прилежно и моли Бога за отца своего.