— Черте что!
— Никита Савельевич, — вмешался я, — вы полностью отвечаете за свои слова?
— Стопроцентно.
— Неужели так просто вычислить последнего пользователя?
— Нет, конечно. Но в данном случае… Ванюша говорил в четверг, что после скандала отец запретил ему играть на компьютере.
— Он хотел убрать его от греха подальше в Москву.
— Ну да! И получается, поставил на программу «преферанс» аудит.
— Запрет?
— Нет. Своего рода фиксация событий в системе, понимаете? Он хотел проследить, нарушит ли сын его запрещение. Вот и проследил.
— Потрясающе! — восхитился Вольнов. — Значит, сын вернулся потихоньку поиграть, а отец, видимо, заснул…
Я перебил:
— Он спит в кабинете возле компьютера.
— Ну, прогуляться пошел.
— Самсон сказал, что допоздна работал над сценарием.
— Да может, перерыв сделал! Мальчик услышал его шаги и выдернул вилку из штепселя.
— Ага, Самсон рассердился, — подхватил я, — и убил его. Заодно и жену.
— Но если Ваня успел спрятаться… за шкаф, например. Потом улучил момент и сбежал на станцию.
Я задумался (за шкаф… или из окна сиганул?), так что вздрогнул, услышав голос Танюши:
— Николай Васильевич, добейтесь от Самсона: где действительно он провел ночь с шестого на седьмое июня.
7
Любавский пил коньяк в кабинете, в сиреневом сумраке штор (жарко), что было мне на руку: сварливый нрав сценариста несколько размягчался «огненной водой».
— Ты безвылазно сидел на стройке из-за рабочих, да, Самсон?
— Ну, хозяйский глаз необходим, почти не выезжал.
— А в среду куда мотался?
Он задумался.
— А, ты общался с Лелей. Надо было в библиотеке покопаться. — Широким жестом обвел он богатые стеллажи, окружавшие нас мировой словесностью с трех сторон. — Потом в «Артистико» заехал, пообщался кое с кем… — Самсон вздохнул. — Дети, цветы нашей жизни, нынче даром время не теряют. Я думал, банкир меня убьет, честно. Темперамент бешеный, честь невинной дочери, юного подонка ликвидировать немедленно… гав-гав-гав! Похож на своего пса. Пришлось унизиться — и, самое смешное, зря.
— Почему ты сразу Ваню в Москву не отослал? На карту были поставлены доллары для «Египетских ночей».
— Я выговорил условие: до субботы сын нужен на строительстве. Но вообще, не очень-то он меня слушается, — проворчал Самсон. — Ну, в субботу мы вдвоем с матерью навалились. Ты ведь знаешь, — он, что называется, вперил в меня воспаленный взгляд, — Вика всегда умеет настоять на своем. Женщина-режиссер — это же волк на псарне… Впрочем, de mortuis aut bene, aut nihil[1].
— Ты их уже похоронил?
— Хороню. — Сценарист разлил по рюмкам «Арарат». — Выпьем, Коль.
— Я за рулем.
— А, по маленькой. Голова болит жутко.
Выпили, закурили.
— Значит, Ваня около десяти ушел на станцию, а ты допоздна сидел за компьютером.
— В принципе, не люблю технику, но удобно.
— И занятно, — подхватил я. — Столько всяких игр.
— Я еще в детство не впал.
— Скажи-ка, Ваня знал, куда ты по ночам мотаешься?
— О чем ты?
— Шестого июня последним за компьютером сидел не ты, а он. Играл в «преферанс».
Сценарист съежился в кресле, словно собравшийся в комок паучок, однако не запаниковал, спросил по делу:
— Время игры зафиксировано? Какое же?
— Может, я тебе и скажу, если ты поведаешь о своем времени.
— Нет, ты скажи, какой это деятель залез в мой компьютер!
— Никита Савельевич.
— Кто это?.. А, бомж! — Самсон растянулся в кресле, закатив глазки в потолок. — Ладно, сдаюсь: у меня есть женщина, у которой я провел ночь с шестого на седьмое.
— Ты-то, надеюсь, не станешь вопить о невинной чести? Кто она?
После паузы он признался с каким-то отчаянием:
— Кристина Каминская. Ты ее должен знать.
Кто из киносфер не знает эту пронырливую журналистку!
— Очень интересно! Во сколько вы с ней встретились?
— Поймать меня хочешь? — Все то же усталое отчаяние в голосе. — Да, она была с вами в клубе.
— Вот именно! Торчала до двух, до окончания шоу.
— Знаю. Я у нее был, у меня есть ключ от ее квартиры.
— Ты сможешь это доказать?
— Доказать? Ты подозреваешь меня в убийстве жены и сына?
— Почему бы нет?
— Вот это сказанул! — Самсон засмеялся нервно. — Почему бы нет… Потому! За что?
— Докопаюсь.
— Ишь ты, гробокопатель нашелся!
— Между вами стоял страх.
— Что-что? Это она говорила? Она тебе говорила? — Я держал паузу, как рыбак рыбку на крючке. — Все ложь! Какой страх? Никого и ничего она не боялась.